Записки незаговорщика

У нас о поэзии написано немало, Кое-какие библиографические ссылки Е. Эткинд делает. Но поразительно, что в этих ссылках нет ни словечка упоминания даже о таких действительно серьезных работах в области теории стиха такого поэта, как Александр Коваленков, хотя студенчество — творческое студенчество Литинститута им. Горького — около двух десятков лет училось на его работах. Нет ни слова о глубоких, действительно великолепных раздумьях о поэзии таких поэтов, как Мих. Луконин, Вас. Федоров, С. Наровчатов, С. Васильев, К. Ваншенкин, выпустивших в последние годы интересные книги об этом.

Как может эрудированный автор не видеть, не заметить этого? Или он не знает об этих книгах? Или более того: каждый из названных мною поэтов в своей книге увязывает смысл поэзии с ее художественным и общественным назначением. Очевидно, это не забывчивость автора. Очевидно, здесь цель другая: вести разговор о ней именно в отрыве от главного — от содержания творчества поэта, от его общественного назначения. У Е. Эткинда нет анализа живой поэзии. У него воссоздан некий макет поэзии для «обшаривания», о котором упоминается в повести Носова. Странно — цель поставлена — л_ю_б_и_т_ь поэзию, живую и бессмертную, а предлагается для анализа некий макет ее.

Терминологическая угнетенность, злоупотребления понятиями, специфическими для цехового дела поэзии — вот главный объемный материал книги Е. Эткинда.

Мой безымянный, но сановный критик на этот раз прав. Я ни слова не сказал о книгах названных им авторов. Но скажу — теперь и здесь скажу. Кто такие — все эти люди?

Отступление о людоедах

Мы поименно вспомним всех,

Кто поднял руку.

Александр Галич. Памяти Б.Л. Пастернака.

Александр Коваленков. Он много лет преподавал молодым писателям в Литературном институте, сам писал стихи и выпустил несколько вульгарных сочинений о стихе. Я писал о них — в книге «Поэзия и перевод», вышедшей в 1963 году; собирался было полемизировать с Коваленковым, но понял, что эти «труды» того не стоять, и посвятил ему несколько иронических абзацев. Чему «творческое студенчество» у него научилось, можно себе представить по данной рецензии, — видно, ее автор тоже учился на «серьезных работах в области теории стиха» Александра Коваленкова. Добавлю, что с самим Коваленковым я был знаком во время войны — он служил «поэтом» в карельской фронтовой газете «В бой за Родину» и ничем не отличался, кроме фантастической памяти и политических доносов, по одному из которых был арестован (и едва не погиб) мой старший друг, ныне покойный критик Федор Маркович Левин. Коваленков написал во фронтовой «особый отдел», будто бы Левин ведет «пораженческие разговоры», не верит в победу, клевещет на советские вооруженные силы. По тем временам военный трибунал мог приговорить майора Левина к расстрелу, но Левину сказочно повезло: следователь, который вел его дело, оказался человеком порядочным: он сочувствовал старому коммунисту (с 1917 г.) Левину куда больше, нежели доносчику, и выручил казалось бы обреченного арестанта. Федор Левин, просидев около года в армейской тюрьме и уже успевший поработать на Беломорканале (дело происходило в городе Беломорске, на 19-м шлюзе канала), вернулся в редакцию «В бой за Родину» реабилитированным, а Коваленкову пришлось проситься в другую часть. Нет, не совесть его заела, а страх перед своими товарищами.