Словом, Скрыпник одобряет выжидательную политику Советов. Это выступление успокаивает съезд. Его вновь всколыхнет гневная филиппика, брошенная Спиридоновой «в припадке истерии», как скажет Троцкий, в лицо большевикам. Спиридонова нападает разом и на политику, и на людей. Она выражает сомнение в честности Ленина и Троцкого. Обвиняет их в том, что они жертвуют крестьянскими массами ради рабочего класса. Или этой предательской политике будет положен конец, или «я вновь возьмусь за револьвер и бомбу, которые в свое время уже держала в руке». Вновь накаляются страсти. Грубые угрозы, которые Спиридонова адресует всем большевикам, тягостно нависают, над ходом дискуссии. Известно, на что способны эсеры-террористы. Встает Ленин. Неожиданно похожий на фавна, он по-прежнему спокоен и насмешлив. Он смеется и не перестанет смеяться даже под шквалом проклятий, нападок, прямых угроз, которые обрушиваются на него с трибуны и из зала. В этой трагической обстановке, когда этот человек знает, что под вопрос поставлены все его дело, его идеи, его жизнь, этот раскатистый, веселый, искренний смех, который кое-кто находит неуместным, производит на меня впечатление необыкновенной силы. Только иногда какое-нибудь более резкое слово, более хлесткая грубость на секунду сковывает этот оскорбительный для противника и приводящий его в отчаяние смех, заставляет стиснуть зубы, нахмурить брови, напрячь взгляд, мечущий колючие искры из-под сощуренных век. Троцкий, рядом с Лениным, также пытается смеяться. Но гнев, волнение, нервозность превращают этот смех в болезненную гримасу. Тогда его живое и подвижное лицо угасает, стушевывается, исчезает за страшной мефистофельской маской. Он не обладает высочайшей волей «мэтра», его хладнокровием, его абсолютным самообладанием. Но в этом весь он, я знаю, он легче поддается своим эмоциям.
Большевики, все присутствующие, за исключением левых эсеров, продолжающих сидеть в молчании, устраивают Ленину ураганную овацию, которая доказала бы г. Нулансу, не будь он сейчас в Вологде, каким несравнимым влиянием обладает этот великий маг на собравшихся здесь партийцев, представляющих хотя и меньшую часть русского народа, но часто самую деятельную, самую дееспособную, единственно живую. Ленин защищает политику Бреста. Становится все более и более очевидным, что страны, которые по-прежнему погружены в войну, устремляются к пропасти. Большевики идут к социализму, и они продолжат свой поход, если преступники не втянут Россию в войну, «которую она не может и которую она не хочет вести». Конечно, большевики допускали серьезные ошибки и допускают их каждый день. Социализм не догма. Он создается не по книжным теориям, но из опыта. Ленин отбрасывает упреки левых эсеров по поводу аграрной политики правительства. Не против крестьян направлена эта политика, но против кулаков и спекулянтов. Что касается эсеров, то они действуют на руку буржуазии, одни сознательно, другие несознательно: «Если они хотят со съезда уйти, то пусть не стесняются и… скатертью дорога».
Вызов, брошенный левыми эсерами, таким образом, как и следовало предвидеть, большевиками принят. Это — сражение. Завтра это будет разрыв.
Камков — с немалым мужеством, поскольку он мог оценить по энтузиазму присутствующих все неизменное влияние своего противника, — с жаром бросает новые оскорбления, новые угрозы в лицо Ленину, который продолжает без удержу веселиться. Речь Камкова, беспорядочная, демагогическая, неловко оскорбительная, подливает масла в огонь, но не убеждает. Она дает Зиновьеву, единственному по-настоящему талантливому оратору среди присутствующих, удачный повод выступить с триумфальной репликой.
Затем длинные речи, после недавнего блестящего поединка кажущиеся вялыми и тусклыми. Ночью подавляющим большинством голосов съезд принимает резолюцию Ленина, разумеется, полностью одобряющую внутреннюю и внешнюю политику Советов.
Дорогой друг,
Прихожу на съезд к четырем часам. Зал полон. Но сцена, предназначенная для членов Центрального Исполнительного Комитета, Совета Народных Комиссаров и Президиума (бюро), почти пуста. Ни одного из лидеров нет.