Записки о французской революции 1848 года

Истинно сказать, я глазам и ушам своим не верил, когда 10 июня, в субботу, при вступлении новых парижских депутатов в Палату [толпы народа], увидал толпу народа на площади de la Concorde, которая ждала с нетерпением прибытия Луи Наполеона. Неистовые крики: «Vive Napoléon III», испускаемые ею ввиду молчаливого войска, охранявшего Собрание и как будто разделявшего страдательно ее увлечение, имели для меня какое-то непонятное значение, словно кабаллистическая фигура, смысл которой известен одному учителю. Откуда взялся этот смешной претендент через три месяца после февральской революции, претендент без права и без генеалогии великих полководцев, даже без того уважения, на которое [имеет право] может рассчитывать человек [честный] несомненных способностей и прямой жизни. И, однакож, три департамента послали Луи Наполеона в Палату, а окрестность Парижа (la banlieu) в% числе 80 т. человек, упрочившая его выбор в самой столице, воодушевлена была почти энтузиазмом к его особе, не считая приверженцев в городе [послав], выставлявших этого Булонского и Страсбургского авантюриста {267} человеком обстоятельств и чуть ли не спасителем отечества. Конечно, раздача денег, подкуп выборов тут играли большую роль, но что бы они могли сделать без наклонности самого народа к блестящему деспотизму, какой обещало им имя претендента. Можно судить о неожиданной политической важности Луи по следующему факту. В это же самое заседание 10 июня министр Трела, во исполнение декрета Собрания, требовавшего серьезных работ и распущения национальных мастерских, просил следующих страшных кредитов и все их получил сполна: 2 м. на железную дорогу от Тура до Нанта – adopté! [286] 12 м. 940000 на пять новых мостов – adopté! 1 м. на департаментские и общинные дороги – adopté! 1 м. на морской канал – adopté! 1 м. на Сенский канал – adopté! и, наконец, 1 м. на Салунский канал – adopté! Этот [огромный] кредит, который [должен] мог иметь огромные последствия, прошел почти незамеченным, а изо всего заседания осталось в памяти народной только следующее происшествие. В конце сеанса Гекерн (Петербургский Дантес {268} ) спросил у военного министра, правда ли, будто один линейный полк вступил в Труа, провозглашая: «Vive Louis-Napoléon!» Министр Каваньяк ответил в сильном волнении, подтверждавшем опасность, что слух этот он считает лживым и клеветническим. «Но, – прибавил он, – je dois dire que je déclare ennemi de la patrie quiconque oserait porter une main sacrilège sur les libertés publiques (tonnerre d\'applaudissements). Autant on doit d\'estime et d\'honneur au citoyen fidèle à son pays, qui en observe les lois, autant nous devons vouer haine, exécration et mépris aux malheureux qui voudraient spéculer sur les souffrances de la patrie. (Les applaudissements redoublent. Tous les représentants se lèvent et crient à plusieurs reprises: vive la République!)» [287] .

Такое значение приобрел вдруг племянник своего дяди, как сказала про него одна забавная карикатура. И если бы волнение бонапартистское ограничилось только толпой, пришедшей к Палате, которую, действительно, и подкупить можно, но оно перешло в недра общества. Слухи разнеслись, что Правительство намерено препятствовать вступлению Бонапарта в Палату. В ту же минуту образовалась народная партия, которая в этом акте видела оскорбление выборов и пошла об руку с другой партией, которая поддерживала Л. Наполеона из ненависти к Национальному собранию. Вместе с тем, около этого имени сгруппировались [все] уже и многие ретроградные партии, поднявшиеся каждая сделать его имя инструментом для собственных замыслов, новым невольным (неразборчиво) в свою пользу. Отсюда объясняется поддержка, которую он получил от Дюма и от журнала «Assemblée Nationale», «Liberté» ввиду филиппизма, от Женуда {269} и от журнала «Gazette de France», «l\'Union», ввиду легитимизма. Были и бескорыстные почитатели наполеоновских традиций, были [и очень много], которым нужна была только путаница. [И когда смотрел я на все это] И, таким образом, часто [случалось] приходилось мне спрашивать, смотря на все это бонапартистское движение, самого себя и других: неужели трагедия, начавшаяся в феврале, должна кончиться ярмарочным фарсом?