Записки о французской революции 1848 года

Разрывчатость, многочисленность и взаимный антагонизм клубов еще спасает Париж от составления огромной правительственной силы, помимо официального Правительства, и свидетельствует как в пользу: [всякий] никто не хочет тирании одного общества [как прежде], так и в осуждение [той] нашей эпохи. Есть, однакож, попытки составить Центральный клуб{78} из поверенных всех других клубов и сосредоточить таким образом их разбросанные влияния в одном пункте. Этот новый клуб называется «Club de la révolution» и [состоит] основан, может быть, действователями, предназначенными играть впоследствии важную роль: Барбесом (президент клуба), Собрие, Каэнь{79} (Cahaigne), Коссидьером (нынешний префект полиции) [имена известные]. Все они [без исключения] почти суть старые политические преступники и известны как слитностью своих убеждений, так и твердостью характера. Коссидьер, например, [24 февраля] в последний день февральской революции с толпой приверженных работников направился в префектуру полиции, объявил себя префектом и, когда Временное правительство хотело назначить другого префекта, наотрез сказал, что он не выдаст своего места… Янычары, окружающие его, прогнали посланца. Правительство оставило его в покое, потом утвердило за ним должность, и теперь он, посредством своей преторианской стражи, имеющий сношение с работниками, представляет силу, весьма значительную и которая держит в страхе самих министров. Для своих (их, говорят, около 3 тысяч) работников-телохранителей он отвел казарму в самой префектуре подле себя, и в ней красуется надпись: «Caserne des montagnarde». В последнее время он, выдававший себя почти чуть-чуть не за Бабефа, [сперва] склоняется на сторону Мараста, как слухи носятся, но иерархию и военный порядок установить вряд ли им удастся. Историю Барбеса все знают. Клуб, основанный им, имеет орган под названием «Commune de Paris»{80}, издающийся Каэном и начинающий ярко отличаться республиканской оппозицией, но чисто политической, хотя поневоле о социализме всегда говорится с уважением. Душа журнала Собрие. Впрочем, попытка еще сомнительна. Тут уже составился другой подобный клуб Société centrale démocratique{81}, где встречается множество самых известных имен и между прочим Этьена Араго, имеющего много общего с Коссидьером как в сметливости, так и в [хитрости] смелости. 24 февраля, когда народ пошел из Пале-Рояля на Тюльери, Э<тьен> Араго, видя, что королевства уже не существует, вызвал 4 или 5 волонтеров и с ними отправился на почту. Там был порядочный отряд солдат, положивший оружье после твердого приказания Араго, после чего он вышел к директору почты г. Дежану{82} и объявил ему, что он перестает быть директором. Дежан еще [сомневался] колебался, тогда Араго оторвал клочок бумаги, написал от собственного имени деституцию Дежану и подал ему, провозгласив себя директором, чем и продолжал быть после к великому удовольствию, говорят, подчиненных. Есть еще и третий соперник этим двум претендентам в колоновожатые общественного мнения: Comité central des élections{83}, захвативший уже парижские выборы в национальную гвардию и в Национальное собрание, разославший списки своих кандидатов по многим провинциям и имеющий значительную партию в самом городе. Он состоит под покровительством журнала «National», который с недавнего времени принял такой же характер формальности правительственной, какую имел прежде журнал «J. des débats», только с той разницей, что его часто превосходные статьи имеют сильный колорит и энергический оттенок иронии и едкой насмешки, составляющий пафос Бергеневского{84} журнала[126].

Должно ко всему этому прибавить, что улица беспрестанно вспыхивает известиями из-за границы, известиями одно другого необычнее, неожиданнее, известиями, обманывающими все убеждения, все предположения, все принятые меры. То приходят известия, например, о страшном дне 18 марта в Берлине{85}, после которого осталась едва только тень королевской власти в Пруссии, то [передается] прибывает новость об инсурекции в Вене 17 марта{86}, после которой Австрия перескакивает [к среде самых либеральных] вдруг в число радикальных государств и начинает, видимо, разлагаться на свои составные части, то возвещают, что Милан после 5-ти дней, 18–23 марта, кровавой драмы [объявляет] выгоняет австрийское войско и объявляет независимость Ломбардии{87}. Уже не говорю о маленьких княжествах Германии, перерождающихся в один час, в одну минуту, и об одном крике, пронесшемся по ней, словно волшебство, – Немецкий парламент{88}! Это время чудес, это время сна, фантома!{89} Надо разучиться географии, истории, даже способу мыслить, бывшему доселе, и особенно логической последовательности выводов. Если бы [остановили вас] послышался на улице крик: Турция призывает пашу в князья, все бы, право, сказали: дело возможное. Откуда это? Такие чудеса творятся в истории народов, когда [последние долго] приходит момент, подготовляемый долгим высиживанием задушевных идей.