Записки о Михаиле Булгакове

«Булгаков, например, в гимназические годы избегал евреев», — пишет М.О.Чудакова (с. 22), ссылаясь на свою беседу в 1980 году с человеком, который в начале века посещал ту же гимназию, что и Михаил Булгаков. В национально-взрывной обстановке России этот тезис сразу же привлекает внимание, и критик, рекламирующий книгу Чудаковой, говорит о ее «позиции строгой и даже суровой объективности, не позволяющей с детским усердием раскрашивать красным карандашом труднейшие, драматически противоречивые периоды биографии человека...» (А.Турков. — «Известия», 21 дек. 1988.)

Не буду полемизировать с собеседником Чудаковой, который, как видно из его рассказа, с Булгаковым не был близко знаком, никогда не бывал у него дома, да и учился в другом классе. Но, кроме ссылки на свидетеля, М.О.Чудакова предлагает и аргумент-улику: в гимназии, в которой учился Булгаков, были мальчики с еврейскими фамилиями. А среди любимых друзей детства Михаила Булгакова...

Вот на этом аргументе, чтобы спор был конкретным, я остановлюсь. Тем более что детство писателя, благодаря обилию сохранившихся документов, просматривается весьма подробно.

В классе, где учится Михаил Булгаков (1901-1909), примерно пятьдесят мальчиков. (Иногда чуть больше, иногда чуть меньше.) Среди них несколько евреев, есть поляки, большинство — русские. Ни с одним из евреев Булгаков действительно не дружит. С поляками — тоже. С большинством русских — тоже. Что за странность? Да нет, не странность. Он очень славный, общительный мальчик. (Булгаков был личностью гармоничной — поэтому так трудно писать его биографию.) У него прекрасные отношения с одноклассниками, и гимназию он всегда будет вспоминать очень тепло. Но самые близкие детские дружбы у него завязываются не в классе, а — дома. И даже единственная его дружба в классе — с Борисом Богдановым — тоже не школьная, а домашняя дружба: семья Богдановых живет на станции Буча, у Булгаковых в Буче скромная дача, летом мальчики много времени проводят вместе, а в начале лета, когда дачный сезон уже начался, а школьные занятия и экзамены еще не кончились, вместе ездят пригородным поездом в город...

Мир булгаковского дома, мир семьи был полон детского общения. Дружили семьями, а семьи были многодетны. Мальчики Богдановы — соседи по даче. Мальчики Гдешинские — сыновья библиотекаря Духовной академии. Сынгаевские — с их матерью дружит Варвара Михайловна. Бесчисленные кузены и кузины, подруги сестер... Богиней этого мира, его королевой была мать, Варвара Михайловна Булгакова, никогда не устававшая от детской круговерти, от детских голосов, праздников, прогулок, театра на даче и т.д. и т.д.

Оба круга детского общения пересекались: круг гимназии — все мальчики, все сверстники, и круг дома — мальчики и девочки всех возрастов... Эти круги общения были равновелики и вместе с тем, конечно же, очень разны. Ибо мир гимназии был сложен не только в национальном, но и в социальном плане: в классе учились мальчики из очень богатых семей. А мир дома был русским и в социальном отношении весьма ровным: чиненые башмаки, переходившие от старших к младшим, штопаные курточки и — огромная жажда учиться.

Что же удивительного, что самые любимые друзья Михаила Булгакова — Борис Богданов, Платон и Александр Гдешинские, Николай Сынгаевский (прототип Виктора Мышлаевского в «Белой гвардии») — были отсюда, из мира Дома? Друзья детства — друзья на всю жизнь. Хотя по крайней мере для двух, а может быть, и для трех из них эта жизнь оказалась очень короткой. Все четверо — русские, как и Михаил Булгаков. Искать в этом какое-то пренебрежение к людям других национальностей, говоря научным языком, некорректно, а если по-русски — безнравственно.

Стоит отметить и другую, очень популярную у булгаковедов и бесконечно, без какой бы то ни было критики цитируемую книгу — не столько мемуарные, сколько беллетристические записки С.А.Ермолинского «Михаил Булгаков» (опубликованы неоднократно и переведены на многие языки).

Во вступительной статье к книге «Дневник Елены Булгаковой» (с.9) я не случайно привела запись Е.С.Булгаковой о мемуарах Ермолинского. Может быть, коллеги отнесутся к этой записи внимательней, если я приведу ее более полно:

17 ноября 1967 года. «Вечером Сергей (сын Е.С. — Л.Я.) читал некоторые статьи из сборника. В ужасе и отвращении от языка Ермолинского. А я — еще и от вранья его, вся статья фальсификация. Его право было придумывать, но нельзя выдавать за реальность.

Сейчас принимаю сильнейшее снотворное — иначе от возбуждения не засну».

19 ноября. «В третьем часу — Ермолинский... Мы пообедали и сели сначала за правку его статьи — чего он никак не ожидал, но соглашался на все, хотя был явно обижен. Закончив, я сказала: