Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века

Война — это лазареты в Петербурге, белые косынки сестер милосердия, инвалиды (их все больше). И неведомые дотоле очереди у магазинов и лавок — тогда их называли «хвостами». Цены на продукты поднялись в первые дни войны и с тех пор росли постоянно. «Привыкнув к многолетней неподвижности российских цен... русские люди только обомлевали от несусветного военного роста цен... Хлеб из четырех копеек фунт да шесть — это как будто земля зашаталась. Чай! Уже по-прежнему не попьешь. Селедка была четыре копейки фунт, а теперь 30!» (А. И. Солженицын. «Октябрь шестнадцатого»).

Начались перебои с продовольствием. Ходили слухи: крестьяне прячут хлеб, торговцы скрывают товары. Изо дня в день с раннего утра люди выстраивались в «хвосты»; в них нарастали раздражение, ожесточение, злоба. В основном в очередях женщины, и их скопление обретает характерные черты. Это — «прислуга» из кошмаров Александра Блока: «Я вдруг заметил ее физиономию и услышал голос. Что-то неслыханно ужасное. Лицом — девка как девка, и вдруг — гнусавый голос из беззубого рта. Ужаснее всего — смешение человеческой породы с неизвестными низкими формами... Так, совершенно последовательно, мстит за себя нарождающаяся демократия: или — неприступные цены, воровство, наглость, безделье; или — забытые существа неизвестных пород».

3. Н. Гиппиус вспоминала о возвращении в Петербург в первые дни войны. «Дорога эта мне запомнилась, во-первых, тем, что была ужасна... а во-вторых — косяками встречных зеленых лошадей, причем лошади эти дико нашего автомобиля пугались. Зачем с такой усердной быстротой выкрасили их в зеленый цвет, понять было трудно».

«Зеленые лошади» — абсурд, все явственнее проступавший в жизни столицы. Старый мир даже не рушился, а словно расползался, истлевал. На фронтах шли сражения, а в Петербурге царили безвременье, неразбериха. Бенедикт Лившиц, призванный в армию, стремился на фронт, но: «...наше пребывание в Петербурге затягивалось... Мы несли караулы во дворцах... и хоронили генералов... так как российские Мальбруки со дня объявления войны стали помирать пачками... В столице все казармы были переполнены. Нам отвели здание университета. Не прошло и суток, как уборные засорились. Ржавая жижа, расползаясь по коридорам, затопила все помещение... Университет не в переносном, а в буквальном смысле сделался очагом заразы. Почему-то солдатам особенно нравилась парадная лестница: они сплошь усеяли ее своим калом. Один шутник, испражнявшийся каждый день на другой ступеньке, хвастливо заявил мне: „Завтра кончаю университет!”».

Но хуже казарменного смрада, дороговизны, «хвостов» было очевидное разложение власти. «С фронта шли мрачные вести. Как ястреб, кружился над Россией темный дух Распутина, вампира, пролезшего в ампир, — дух дикого фанатизма, хлыстовства и похоти» (Э. Ф. Голлербах. «Город муз»),

Распутин был ненавистен всем, кроме слепо верящей ему царской семьи. Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич на вопрос Распутина, можно ли ему приехать в ставку, отвечал: «Приезжай, повешу». Но в августе Г9Г5 года главнокомандующим стал сам император. Влияние Распутина губительно: по его настоянию смещают и назначают министров, дельцы из приближенных «старца» наживают маллионы. Говорят, среди них есть немецкие шпионы; императрица сообщает Гришке секретные сведения, о которых тут же узнают в Берлине. Это нестерпимо: мы сражаемся и гибнем, страна напрягает все силы, а причина поражений в предательстве высшей власти!

«Глупость или измена?» — главная тема в разговорах о правительстве, и разговоры эти везде: в цехах, казармах, офицерских клубах, в мещанских домах и великосветских салонах. И опять, как во время русско-японской войны, радикальная интеллигенция желает военного поражения России.

А. Блок писал в дневнике: «В 1915 — 1916 гг. Рейсне-ры издавали в СПбурге журнальчик „Рудин“, так называемый „пораженческий” в полном смысле, до тошноты плюющийся злобой и грязный, но острый... Журнальчик очень показателен для своего времени: разложившийся сам, он кричит так громко, как может, всем остальным о том, что и они разложились». Рейснеры — известное в Петербурге семейство: М. А. Рейснер — юрист, профессор университета; его жена — писательница; дочь Лариса тоже упражняется в стихах и прозе (впоследствии более известна как комиссар, политработник Красной армии). В своих пораженческих настроениях Рейснеры отнюдь не одиноки, они выражают общественное мнение.

«Зима 15 —16-го года впятеро тяжелее и дороже прошлой... в воздухе чувствовалась особенная тяжесть, какая-то „чреватость”», — вспоминала 3. Н. Гиппиус. В очередях у хлебных лавок ругают царя, войну, спекулянтов. «Не продают спичек, отсутствие еды в городе», — записывал 5 мая 1916 года Блок. Население Петрограда увеличивалось: прибывали беженцы, заводы набирали иногородних рабочих. В 1916 году вновь начались забастовки. На улицах нехорошо: хмурые лица, ссоры в очередях. В Петрограде и пригородах расцветало хулиганство.