Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века

В начале мая Блок поехал в Москву, где состоялось несколько его вечеров, на одном из них поэт Михаил Струве крикнул из зала, что стихи Блока мертвы, да и сам автор мертвец. Александр Блок слушал это, стоя за кулисами, и негромко сказал: «Правда. Правда...» Он упомянул об этом скандале в разговоре с издателем С. М. Алянским, и того поразило равнодушие Блока; «больше того, — вспоминал Алянский, — когда я сказал что-то нелестное о выступавшем, Ал. Ал. взял его под защиту: он стал уверять меня, что человек этот прав. — Я действительно стал мертвецом, я совсем перестал слышать». После возвращения из Москвы он слег и больше не встал с постели. «Не странно ли, — размышлял Ходасевич, — Блок умирал несколько месяцев, на глазах у всех, его лечили врачи — и никто не называл и не умел назвать его болезнь... Перед смертью он сильно страдал. Но от чего же он все-таки умер? Неизвестно... поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем: жизнь потеряла смысл». Александр Блок умер 7 августа 1921 года. Его хоронили на Смоленском кладбище, несколько сотен людей шли от дома поэта за его гробом, «и наверное не было в этой толпе человека, который бы не подумал — хоть на одно мгновение — о том, что умер не только Блок, что умер город этот, что кончается его особая власть над людьми и над историей целого народа, кончается период, завершается круг российских судеб, останавливается эпоха, чтобы повернуть и помчаться к иным срокам», — вспоминала Нина Берберова. Александр Блок говорил, что с Пушкиным умирала его культура, а с его собственной смертью завершилась эпоха «Серебряного века».

«Гроб Александра Александровича Блока мы принесли на кладбище на руках, — писал поэт Николай Оцуп. — Ныло плечо от тяжелой ноши, голова кружилась от ладана и горьких мыслей, но надо было действовать: Эмилева не выпускают. Тут же на кладбище... сговариваемся идти в Чека с просьбой выпустить Гумилева на поруки Академии наук, Всемирной литературы и еще ряда других не очень благонадежных организаций». Николая Степановича 1умилева арестовали в Доме Искусств в ночь на 3 августа, весть об этом разнеслась по городу, в телефонных разговорах друзья сообщали о его «болезни» и поначалу были уверены, что это недоразумение. В июле — начале августа 1921 года в Петрограде таким же образом «заболело» больше тысячи человек. Уже тогда у интеллигенции сложился условный язык, бытовавший до конца советской эпохи: слова менялись, но персонажи оставались неизменными: в 30-х годах доносчиков называли «меценатами», позднее «стукачами»; в 30-х годах советскую власть величали «Софьей Власьевной», в 70-х годах — «Софьей Васильевной». В послереволюционное время петроградская интеллигенция говорила о большевистской власти безлично-презрительно — «они». «Сегодня во „Всемирке“... — записал И ноября 1919 года К. И. Чуковский, — Горький... говорил с аппетитом. — „Да, да! Нужно, черт возьми, чтобы они (курсив мой. — Е. И.) либо кормили, либо — пускай отпустят за границу. Раз они так немощны, что ни согреть, ни накормить не в силах”». М. Л. Лозинский выговаривал Гумилеву после его очередной фрондерской выходки: «Только не задевай „их“. Оставь „их“ в покое!» И вот теперь его увели из Дома Искусств на Гороховую, 2...

Дом № 2 по Гороховой улице надо помнить так же, как крейсер «Аврора»: 22 декабря 1917 года в этом здании разместилась только что образованная Всероссийская Чрезвычайная комиссия — ВЧК. Если роль «Авроры» свелась к нескольким выстрелам, то эта организация, временами меняя названия, обеспечивала прочность большевистской власти во все время ее правления. В марте 1918 года ВЧК перебралась вместе с правительством из Петрограда в Москву, а здание на Гороховой, 2, стало резиденцией Петроградской ЧК. «Проезжая по Адмиралтейскому проспекту в трамвае, даже незнакомые не могут удержаться, чтобы не указать на здание бывшего Градоначальства: Гороховая, 2... Времена инквизиции и Иоанна Грозного возвратились. О какой тут свободе говорить. Все как-то стыдятся и вспоминать сейчас об этом», — записал в августе 1918 года Г. А. Князев. Петроградцы расшифровывали аббревиатуру ВЧК как «всякому человеку капут»; по слухам, пытки и истязания там не уступали средневековым.

Друзья Гумилева не могли понять причины его ареста, всем было известно, что его главным интересом была поэзия и что он далек от политики. Критик А. Я. Левинсон, работавший с Гумилевым во «Всемирной литературе», вспоминал: «О политике он почти не говорил: раз навсегда с негодованием и брезгливостью отвергнутый режим как бы не существовал для него. Он делал свое поэтическое дело и шел всюду, куда его звали: в Балтфлот, в Пролеткульт, в другие советские организации и клубы...»