Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века

В начале января 1826 года декабриста А. Е. Розена доставили из Зимнего дворца в Петропавловскую крепость.

Он вспоминал: «В Комендантском доме застал я четырех офицеров: лейб-гвардии Измайловского полка Андреева, князя Вадбольского, Миллера и Малютина. Через полчаса вошел комендант на деревянной ноге, генерал-адъютант Сукин, прочел пакеты, поданные фельдъегерем, и объявил нам, что по высочайшему повелению приказано держать нас под арестом. В этой же комнате с нами стоял пожилой мужчина с проседью, в статском сюртуке, с анненским крестом, украшенным бриллиантами, на шее. Комендант обратился к нему, узнал его и воскликнул с укором: „Как! и ты здесь по этому делу с этими господами?” — „Нет, ваше превосходительство, я под следствием за растрату строительного леса и корабельных снарядов”. — „Ну, так слава Богу, любезный племянник”, — сказал комендант и родственно пожал руку честного чиновника».

Спокойнее становится на душе, что не все основы разрушены — хоть что-то в отечестве осталось незыблемым.

В событиях 14 декабря в Петербурге существенно не только то, что в этот день происходило на Сенатской, но и последствия, реакция общества. Александр Блок скажет: «...Пушкина... убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха». Этот исчезающий воздух еще был на Сенатской, где завершалась целая эпоха нашей истории. Она началась со времен екатерининского либерализма, была овеяна славой победы 1812 года — эпоха расцвета культуры, общественной жизни, давшая столько ярких, сильных, незаурядных людей.

Гибнет Милорадович — славный воин старшего поколения, обречена золотая, в подлинном смысле этого слова, молодежь — достаточно вспомнить Муравьевых, Бестужевых. Битва проиграна — и, как водится, появляются мародеры. Одни тащат по мелочам: у князя С. П. Трубецкого, заключенного под арест в Зимнем дворце, крадут шубу. Полицейский с командой солдат несколько дней ждет на квартире князя А. И. Одоевского, чтобы арестовать его. Рассказ полицейского подкупает своим простодушием. Ему приглянулись ботфорты Одоевского: «Такие чудесные ботфорты. Ночью даже во сне приснились... Утром, братец ты мой, не утерпел я, затворил хорошенько двери и потихоньку снял ботфорты с колодок и примерил. Фу ты, пропасть! точно как будто на меня шиты... Ну, думаю, чего же зевать? Ведь Авдуевскому (Одоевскому. — Е. И.) их теперь не носить; все равно пропадут, пожалуй, а мне пригодятся! Я их, улучивши удобную минуту, и стащил, да с солдатом домой и послал» («Из воспоминаний петербургского старожила»).

Другая кража, о которой рассказал в «Записках» Н. С. Голицын, куда серьезнее: раненого Милорадови-ча привезли с Сенатской площади в один из ближних домов, уложили на диван, и адъютант А. П. Башуцкий осторожно раздел его, «...снимая с него мундир с лентою и многочисленными орденами его, которые и сложил в той же комнате. После того в нее входило и выходило в течение дня много людей, конечно, не посторонних и не чужих, но в конце концов ордена пропали! — и так как они нигде и ни у кого не оказались, то, вероятно, были украдены! но кем и как — осталось неизвестным». Бедный Милорадович! Он порадовался, что пуля, поразившая его, не солдатская, но не знал, что еще при жизни все награды его будут украдены каким-то негодяем.

Были мародеры и покрупнее. Князь А. И. Одоевский стал в эти дни жертвой не только кражи (что ботфорты? Бог с ними), но и предательства: «Многие из верноподданных сами спешили привозить к императору ближайших своих родственников, не дожидая, чтоб приказано было их взять. Так, В. С. Ланской не дозволил родному племяннику жены своей, кн. Одоевскому, никакой попытки к избежанию ожидавшей его участи, и, не дав ему ни отдохнуть, ни перекусить, повез во дворец. Супруга Ланского наследовала 2 тыс. душ от кн. Одоевского по произнесении над ним приговора», — вспоминал С. П. Трубецкой.

Еще одну историю долгое время обсуждали в петербургском обществе. В Следственной комиссии особым рвением отличался генерал А. И. Чернышев. Декабрист А. В. Поджио рассказывал о нем в мемуарах: «Нет хитрости, нет коварства, нет самой утонченной подлости, прикрытой маской то поддельного участия, то грозного усугубления участи, которых не употреблял бы без устали этот непрестанный деятель для достижения своей цели». Основной его целью была карьера, но открылась и другая ослепительная возможность. Среди арестованных был однофамилец генерала — граф 3. Г. Чернышев, один из богатейших людей России. Александр Иванович Чернышев сделал все для того, чтобы представить Захара Григорьевича Чернышева особо опасным государственным преступником, а после его осуждения заявил о своем праве на наследство — на двадцать тысяч крепостных.