Записки о прошлом. 1893-1920

Александр Порфирьевич Левенгоф перед войной был уже в отставке и жил в Нормандии, откуда была родом его жена-француженка. О Франции он нам очень много и интересно рассказывал. Ему я был обязан добрыми советами и указаниями в жизни, они удержали меня от многих неразумных и опасных поступков, которые по молодости лет мы с Кутузовым могли наделать в первые сумбурные месяцы ненавистной революции. Он нас уговорил принять революцию как совершившийся факт и не рыпаться там, где мы бессильны. Однажды он спас меня от впадения и в противоположную крайность, всех последствий которой я сначала не сообразил. Как известно, в первые месяцы революции во всех частях армии были произведены выборы в советы и комитеты. Наше управление, состоявшее исключительно из офицеров и чиновников, подчиняясь приказу свыше, также произвело выборы в Совет генерал-губернаторства областей Турции, причём избрали делегатом округа меня. Польщённый сдуру этим выбором, я уже собрался было ехать в Тифлис, когда генерал вызвал меня к себе и доказал всё неприличие для кадрового офицера, дворянина и монархиста заседать рядом с солдатами-большевиками.

Настроение в гарнизоне тем временем становилось всё более тревожным, так как агитаторы всё больше накаляли солдат против генерала. Дошло дело до того, что в интересах безопасности мы начали с Кутузовым сами просить Левенгофа плюнуть на всё и уехать к жене в Тифлис, всё равно, дескать, мы все сидели без дела, так как нам не слали из Тифлиса солдат, без которых невозможно было организовать работу на местах. Генерал долго упирался, но под влиянием казачьего командира, который уже сидел арестованный домашним арестом, решил уехать от греха из Байбурта.

Накануне отъезда он по-отечески утешал меня по поводу плохих вестей, пришедших из дому. Папу моего в первые дни революции арестовали в Щиграх и посадили в тюрьму как «сторонника старого режима», и о судьбе его я тревожился, не имея из дому вестей несколько месяцев подряд. Письма из России доходили плохо.

На другой день оба наших «без вины виноватых» покинули Байбурт нелегально на двух грузовых автомобилях под охраной казачьих офицеров. Прошло около двух недель со дня их отъезда, но несмотря на это, мы с Кутузовым не получали от генерала условленного письма о благополучном прибытии в Трапезунд. Вместо него в Байбурт пришли сначала глухие вести, а затем и подробности о постигшей генерала Левенгофа в дороге катастрофе. Как оказалось, грузовик, на котором ехал Александр Порфирьевич с казачьим полковником и двумя офицерами, поднимался на перевал Зигани-Хардули, когда вследствие горного обвала кусок скалы, упавший сверху, ударил по передним колёсам машины. От сильного толчка шофёр выпустил руль управления, и огромный грузовик с пассажирами и поклажей полетел в пропасть, глубиной, как говорили, до ста саженей. Находившимся на второй машине офицерам понадобилось три часа, чтобы спуститься на дно ущелья для розыска погибших. Разыскивать, однако, было уже нечего. В горной речке, бежавшей по дну пропасти, валялась исковерканная железная рама шасси автомобиля, в которой застрял труп шофера, проткнутый, как муха на булавке, рулевым стержнем. Остальных погибших не нашли ни живыми, ни мёртвыми, их трупы или застряли где-нибудь по пути падения, или были унесены рекой. Наш бедный маленький генерал, уцелевший на трёх войнах, нашёл свою бескрестную могилу нелепо и бессмысленно в диких ущельях турецких гор…

Вскоре после смерти Левенгофа покинул Байбурт и Юра Кутузов, с которым мы успели крепко подружиться и часто проводили вечера, лёжа на плоской крыше, вспоминая прошлое и обсуждая настоящее. Он также стал жертвой административного восторга новой власти, которая решила отправить на фронт, с которого бежали сознательные солдаты, всех офицеров, не причисленных к категории раненых. Мера эта была в то время совершенно бессмысленной, так как война уже кончалась и русская армия была побеждена не врагами, а собственной революцией. Юра на фронт не поехал, а устроился в Тифлисе в комендантском управлении. Впоследствии, как я слышал, он умер в 1920 году в Константинополе, но я уже больше его никогда не встречал.

Кутузова очень любил, и совершенно обоснованно, бывший его командир полка генерал Термэн, впоследствии ставший начальником штаба нашего губернаторства. В августе 1937 года в Египте я прочёл в газетах о смерти генерала Термэна на Балканах. Революцию 1917 года, помнится, он было принял с искренним сочувствием, как, наверное, очень немногие генералы. Он был родом из французов, и это, вероятно, и объясняло некоторую красноту покойного.