Записки о прошлом. 1893-1920

В Крымской, где мы остановились на днёвку, произошёл неприятный инцидент. Нас догнал приказ по Армии о немедленном переводе всех офицеров в части по их специальности. Благодаря этому не только Васе, но и полковнику Борисову приходилось покинуть полк и ехать на службу в пехоту. Возмущённый такой «несправедливостью», горячий Борисов решил этому приказу «не подчиняться» и, забрав с собой человек пятьдесят преданных ему партизан и всех пехотных офицеров, служивших в полку, бросил полк и походным порядком отправился к своему другу, генералу Глазенапу, только что назначенному губернатором Ставрополя, с надеждой, что этот последний его не выдаст. Само собой разумеется, что вслед взбунтовавшемуся полковнику полетели телеграммы о его задержании, разоружении и тому подобное, но все они не достигли цели, так как я впоследствии слышал, что Борисов Ставрополя благополучно достиг и даже командовал при Глазенапе какой-то маргариновой конной частью.

Бунт против распоряжения начальства полковника Борисова был, если не ошибаюсь, первым случаем открытого неповиновения в Добровольческой армии, но, увы, впоследствии неповиновение приняло довольно широкие размеры и отчасти даже вошло в традиции добровольчества. Взять, например, хотя бы существовавший впоследствии порядок назначения начальников в так называемые «цветные части», т.е. марковские и корниловские полки, куда штаб мог назначать только командиров, вышедших из рядов этих полков, а никак не со стороны. Только благодаря такому положению вещей и мог попасть малообразованный и неопытный по службе прапорщик военного времени Скоблин в генералы и начальники дивизии, когда ему не было ещё и 30 лет.

В уютном казачьем домике в станице Крымской, окружённом густым садом, мы поместились вчетвером: Заворотько, оставшийся после ухода Борисова за командира сотни, я, разлапый и добродушный кубанский хорунжий и приставший к нам где-то на походе весёлый вольнопер граф Шиле, на котором нисколько не отразились тяготы двух Кубанских походов.

Станица была в первом упоении своего освобождения от большевиков, и всё население её находилось в сплошном ликовании. В станичном управлении взявший снова в свои руки власть атаман в окружении стариков степенно разбирал вороха жалоб и претензий, с которыми неизменно связывается всякая перемена политического режима. Тихая в обычное время и заросшая густыми купами тополей и ракит станица теперь бурлила страстями вокруг станичного правления. Толпы пеших и конных казаков в черкесках и бурках наполняли площадь, спешно формируя сотню для поддержки добровольцев.

К вечеру суматоха улеглась, и станица по наружности приняла тихий и безлюдный вид мирного жития. Как-то не верилось мне в этот тихий вечер, что среди мирных белых домиков, зелёных плетней и заборов и заросших садами улиц кипят страсти, совершается насилие и льётся кровь. Казалось, что синее глубокое небо над головой, зелёные, покрытые лесом горы кругом, важные спокойные казаки и степенные казачки с медленной речью и уверенными движениями живут прежней спокойной и сытной жизнью вдали от всяких политических бурь и революции. В первую же ночь, которую нам пришлось провести в Крымской, мне пришлось убедиться, что под наружным покоем и здесь кипит ненависть и сводятся кровавые счёты и обиды.

Старый казак, накормив нас сытным ужином, уложил спать на полу среди куреня на ворохе пахучего горного сена. Духота, стоявшая в маленькой комнатке, гудящей роем мух, и пережитые впечатления мешали заснуть, мы переговаривались друг с другом, пока хозяева убирали со стола чайную посуду. В открытую на улицу дверь пахло влажной пылью и сеном, была тихая лунная ночь. Вдруг неподалеку сухо прогремело несколько револьверных выстрелов, через минуту ряд таких же выстрелов послышался в другом краю станицы. Там, где во время гражданской войны стояли войска, эти звуки настолько обычны, что никто из нас не обратил на эти выстрелы никакого внимания. Поздно ночью, проснувшись от духоты и переворачиваясь на другой бок, я опять услышал отдалённый выстрел, вслед за которым из-за деревянной перегородки, где спали хозяева, раздался смешок и шёпот.

− Кто это у вас стреляет по ночам? − окликнул я хозяина.

− Ничего... спите... это свои ребята, − послышался довольный и весёлый голос старика.

− Кто свои?

− Да наши... казаки...

− Чего же они ночью стрельбой забавляются?

− А это, стало быть, они наших домашних большевичков... кругом теперь на них охота идёт.

За перегородкой на его слова тихо засмеялась баба.

− Откуда же у вас тут большевики?

− Да тутошние... иногородние.

Утром, позабыв про ночной разговор, я в ожидании выступления пошёл побродить по станице. На одной из тихих пыльных улиц у забора, через который свешивались ветви сирени, над чем-то толпилось несколько мальчишек. У ворот напротив визгливо переговаривались казачки. При моём приближении мальчишки опасливо отошли в сторону, а бабы скрылись в воротах.