Записки о прошлом. 1893-1920

Семенцов встрече обрадовался и, узнав, что я пробуду несколько дней в Ростове, пригласил меня жить у него. Его квартира оказалась очень кокетливой гарсоньеркой, заставленной и заваленной всякой бабьей дрянью. На ковре с явным умыслом была «забыта», с целью создать «настроение», крохотная дамская туфелька, находившаяся, по моему мнению, здесь лишь с целью поднять в глазах приятелей ослабевшие акции «деда». О своей службе Семенцов рассказывал, как о приятном и необременительном времяпрепровождении в хорошей компании литераторов, художников и артистов. Служба к тому же прекрасно оплачивалась. От нечего делать я с дедом сходил в его любопытное учреждение и убедился, что старый мой приятель отнюдь не хвастал.

«Осваг», приобрётший впоследствии столь печальную репутацию, действительно служил убежищем для ничего не делавших людей, уклонявшихся от военной службы. Помимо настоящих людей пера и кисти, весьма немногочисленных, здесь были сотни молодых людей, околачивавшихся совершенно зря. Огромные средства, ассигнуемые командованием на дело пропаганды, выбрасывались на ветер, так как сотнями тысяч печатавшиеся плакаты и афиши отличались удивительной бесталанностью и никоим образом не могли служить целям пропаганды против большевиков. Брошюры, издаваемые «Освагом» для той же цели, были ещё хуже плакатов и не выдерживали самой дружеской критики ни с литературной, ни с идейной стороны.

Заведовал этим странным учреждением небезызвестный полковник Энгельгардт, бывший член Государственной думы и комендант Таврического дворца в первые дни революции. Его левое направление при этом ни для кого не было секретом. При Энгельгардте в качестве советников состояли «люди искусства», в большинстве типа совершенно бесполезного, вроде наших соседей и приятелей по Тонкому Мысу − скульптора К.К. Рауша фон Траубенберга и его энергичной супруги.

Между прочим, в «Осваге», центре осведомления армии, очень удивились, выслушав от меня изложение о положении дел в Черноморье, о котором здесь не имели ни малейшего понятия и даже не поверили в части, касающейся «зелёной армии», сочтя это за явное преувеличение. Старый наш приятель поэт-футурист Эльснер также находился здесь в числе служащих литераторов. Он поспешил познакомить меня с весёлым и нетрезвым бородачом купеческой складки, который оказался знаменитым художником Билибиным. Знакомство наше продолжалось пять лет, и окончилось весьма неприятно. Билибин, будучи в Египте, под влиянием жены – художницы Щекотихиной-Потоцкой впал в большевизм и, переехав не без моей помощи в Париж, окончательно сменил вехи, и ныне пребывает в лоне советских "освагов".

Эшелон, увозивший в Киев «чинов управления Тамбовской губернии» для начальствования над Черниговской, состоял из одного классного вагона и четырёх теплушек. В классном вагоне поместились «чины», а в теплушках имущество и солдаты, набранные в государственную стражу из бывших полицейских, стражников и жандармов. Путешествие затянулось на целую неделю, так как железнодорожное сообщение, расстроенное гражданской войной, хромало на обе ноги и было далеко не безопасно из-за повстанческих банд и неисправности пути. Однажды, например, загорелись у нас буксы, и пламя охватило всю стенку вагона. Из-за товарных теплушек, следовавших непосредственно за паровозом, было невозможно дать знать машинисту, чтобы он остановил поезд, и под угрозой заживо сгореть мы принуждены были поднять стрельбу в окна, в надежде обратить внимание если не машиниста, то хоть стрелочников.

Где-то за Харьковом я услышал из купе Лопухина доносившийся знакомый голос. Открыв дверь, я не поверил своим глазам, увидев, что говоривший с губернатором был никто иной, как бывший тогда помощником инспектора классов в Воронежском корпусе подполковник Яхонтов. Он за прошедшие годы нисколько не изменился, только из подполковника превратился в генерал-лейтенанта. Где и когда он успел выйти в такие большие чины, спросить было неудобно.

По приезде в Киев эшелон наш остановился на запасных путях «временного» вокзала, а мы все отправились в город. Киев всего только две недели как был занят Добровольческой армией и ещё переживал радость своего освобождения. Большевики на этот раз успели в нём хорошо похозяйствовать, и теперь шла ликвидация советского наследства и подводились итоги. В день нашего прибытия на Липках разрыли братскую могилу при чрезвычайке, и запах трупного разложения отравлял несколько кварталов. День и ночь густая толпа жён и матерей погибших здесь людей стояла кругом в надежде опознать труп близкого человека. Надрывающие душу плач и рыдания стояли над толпой.