Записки о прошлом. 1893-1920

У Толстых в доме неприкосновенным для детей считался кабинет графа отца, весь в диванах и коврах, увешанный оружием, главным украшением которого было чучело огромного медведя. Этот медведь, по нашим детским легендам, ночью оживал и бродил по кабинету. Не подлежит сомненью, что «мораль» на медведя была пущена нашей догадливой нянькой Марьей, во избежание нарушений нами неприкосновенности графского кабинета, куда нас с братом тянуло жгучее любопытство, как ко всякому запретному плоду, тем более что священное табу толстовского дома на нас, как на иноплеменников, впечатления не производило.

По соседству с нами на горе, откуда спускалась к кремлю главная улица Тулы Киевская, находилось большое белое здание тульского Дворянского собрания. Там бывали праздники и детские балы, на которые нас вместе с молодыми Толстыми часто возили.

Кроме Толстых, у нас бывали две девочки, дочери местного полкового командира, полк которого стоял в городе. Семья эта жила у нас в доме при заводе на Миллионной улице. Мы у них никогда не бывали, и нянька Марья на моё недоумение по этому поводу всегда отвечала, что «ихние папаша с мамашей господа не настоящие», что во мне всегда возбуждало досаду, так как эти девочки нам с братом очень нравились.

Детским мученьем этого времени для меня было то, что родители нас с братом одевали по зимам в штанишки и курточки на лёгком меху, которые при приходе в гости приходилось снимать в присутствии хозяев, что меня страшно смущало. Маленькие хозяйки это, конечно, заметили и нарочно этим дразнили. Брат Коля к раздеванию относился равнодушно, так что всю порцию двойного позора принимал на себя я один.

Старыми нашими друзьями детства ещё по Калуге были дети товарища отца по постройке дороги, орловского помещика Н.С. Стольникова. С его сыновьями Митей и Стёпой и дочкой Лёлей мы и в Туле продолжали детскую дружбу. Впоследствии, когда семья наша поселилась окончательно в деревне, а Стольниковы в Москве, я надолго потерял их из виду, и только много лет спустя Лёля Стольникова оказалась подругой сестры по институту. Затем уже в 1920 году за границей мы с отцом получили известие, что сестра Соня вышла замуж за Степана Стольникова. Он при большевиках как инженер путей сообщения служил начальником той же дороги, которой когда-то управлял его отец. Эта служба, однако, не спасла его и сестру от большевистских терний и скорпионов, так как он периодически сиживал в тюрьме, не столько за собственные провинности перед рабоче-крестьянской властью, сколько за слишком уж непролетарское происхождение и родство. Дело в том, что Степан не только имел неосторожность родиться дворянином и помещиком и жениться на представительнице контрреволюционной фамилии, но был виноват ещё и в том, что его брат был женат на дочери министра юстиции Щегловитова, а сестра вышла замуж за сына московского губернского предводителя дворянства Базилевского. В своё время великосветская свадьба Елены Стольниковой, знаменитой московской красавицы, была событием в обществе и описывалась на страницах журнала «Столица и усадьба».

Почти одновременно с покупкой завода в Туле отец приобрёл у своей тётки Варвары Львовны Шишкиной её имение – сельцо Знаменское, как оно называлось в официальных актах. Усадьба находилась в нашем родном Щигровском уезде всего в 35 верстах от родовых поместий Марковых – Александровки и Теребужа.

Варвара Львовна была старшей из многочисленных тёток отца и была дважды замужем. Второй её муж, гусарский ротмистр Николай Михайлович Шишкин, как и подобает лихому кавалеристу старого времени, порядком расстроил состояние, вследствие чего его вдова после смерти мужа, чтобы избавить родовое гнездо от продажи с молотка в чужие руки, уступила его с лежащим на имении долгом своему племяннику.

Первый наш приезд в Знаменское и Покровское имел место ранней весной 1899 года. Помню долгую и грязную дорогу по раскисшему чернозёму со станции в усадьбу в кромешной темноте апрельской ночи, которую безуспешно пытался разогнать ехавший впереди нашего экипажа верховой с дымящимся и жестоко вонявшим факелом. Ехали мы в старинной, пахнувшей нафталином, карете, причём я сидел на коленях попеременно то у няньки, то у горничной Веры. Из-за ранней весны и скверной погоды мы жестоко мёрзли первое время в деревянном покровском доме, по старинке не имевшем печей, а только огромные, не держащие тепла камины. На дворе две недели без перерыва шёл дождь, и мы, сгрудившись вокруг кресла матери, сидевшей у камина, слушали неистощимые рассказы няньки Марьи, у которой всегда были в запасе истории на все случаи жизни.

Имение, как и следовало ожидать, оказалось сильно запущенным, и в нём, несмотря на изобилие дворни, не было налицо самого необходимого даже для продовольствия барской семьи. Ещё более мрачными показались нам первые дни пребывания в Покровском, потому что многодневный дождь совершенно расквасил знаменитый курский чернозём, до того жирный, что пахота из-под тяжелого плуга выходила такая, что о ней говорили «выросло бы дитё, когда бы посадили».