Записки о Шерлоке Холмсе

Вы, может быть, помните, как дело «Славы Шотландии» и мой разговор с несчастным человеком, судьбу которого я рассказал вам, впервые обратили мое внимание на профессию, ставшую делом моей жизни. Вы видите меня теперь, когда мое имя приобрело широкую известность и когда общество и официальная власть признают меня высшей апелляционной инстанцией в сомнительных случаях. Даже тогда, когда вы только что познакомились со мной и описали одно из моих дел под названием «Красное по белому», у меня уже была большая, хотя не особенно прибыльная, практика. Поэтому вы и представить себе не можете, как было мне трудно пробиться в жизни.

Когда я приехал в Лондон, я поселился на Монтегю-стрит, как раз у Британского музея. Тут я жил некоторое время, заполняя свои многочисленные часы досуга учением тех отраслей науки, которые могли понадобься мне. Временами подвертывались дела, главным образом по рекомендации товарищей-студентов, так как в последние годы моего пребывания в университете там много говорили обо мне и о моем методе. Третье из этих дел было дело о «Месгрэвском обряде», которому я обязан первым шагом к моему теперешнему положению благодаря возбужденному им интересу и важным последствиям.

Реджинальд Месгрэв воспитывался в одном колледже со мной, и я был несколько знаком с ним. Товарищи не особенно любили его, считая гордецом, хотя мне лично казалось, что гордость его была напускная и за ней скрывалась робость и неуверенность в своих силах. Наружность его была чисто аристократическая: тонкий прямой нос, большие глаза, небрежные и вместе с тем изящные манеры. И действительно, он был отпрыском одной из древнейших фамилий королевства, хотя и по младшей ветви, отделившейся от северных Месгрэвов в шестнадцатом столетии и поселившейся в западном Сассексе, где замок Херлстон является, быть может, древнейшим изо всех обитаемых жилищ графства. На молодом человеке как будто лежал отпечаток его родины, и всякий раз, когда я глядел на его бледное, умное лицо, на посадку его головы, перед моими глазами восставали потемневшие своды, решетчатые окна и все особенности феодального жилища. Иногда нам приходилось разговаривать друг с другом, и я помню, что он всегда выказывал живейший интерес к моему способу исследований и выводов.

Четыре года я не видел его, как вдруг в одно прекрасное утро он вошел в мою комнату на Монтегю-стрит. Он мало изменился, одет был по моде – он всегда был франтом – и сохранил спокойные, изящные манеры, которыми отличался прежде.

– Как поживаете, Месгрэв? – спросил я, обменявшись с ним дружеским рукопожатием.

– Вы, вероятно, слышали о смерти моего бедного отца. – сказал он. – Он умер около двух лет тому назад. С тех пор мне, само собой разумеется, пришлось взять на себя управление имением Херлстон, а так как я вместе с тем депутат от своего округа, то дел у меня много. Вы же, Холмс, как я слышал, стали применять на практике те способности, которым мы удивлялись в былое время.

– Да, – ответил я, – способности свои я употребил в дело.

– Очень приятно слышать это, так как ваш совет драгоценен для меня в настоящее время. У нас в Херлстоне случились очень странные вещи, а полиции не удалось ничего выяснить. Дело действительно самое необыкновенное и необъяснимое.

Можете себе представить, с каким интересом я слушал его, Ватсон. Наконец-то передо мной был тот случай, которого я тщетно ожидал в продолжение долгих месяцев бездействия. В глубине души я был уверен, что могу иметь успех там, где других постигла неудача. Теперь мне представляется случай испытать себя. «Сообщите мне, пожалуйста, все подробности!» – воскликнул я.

Реджинальд Месгрэв сел напротив меня и закурил сигарету, которую я предложил ему.

– Надо вам сказать, – начал он, – что хотя я и холост, но мне приходится держать в Херлстоне значительное количество прислуги, так как это – старинное поместье, требующее постоянного присмотра. Кроме того, во время охоты на фазанов у меня обыкновенно гостят знакомые, так что нельзя обойтись малым числом прислуги. Всего у меня восемь служанок, повар, дворецкий, два лакея и мальчик. Для сада и для конюшен, понятно, есть отдельные слуги.

Изо всей этой прислуги дольше всех у нас в доме жил Брайтон, дворецкий. В молодости он был учителем, но остался без места, и отец взял его к себе. Этот человек, очень энергичный и сильного характера, скоро сделался незаменимым в нашем доме. Он был высок, красив собой, с великолепным лбом, и, хотя он служил у нас двадцать лет, на вид ему теперь не более сорока лет. Удивительно, что при подобной наружности и выдающихся способностях – он говорит на нескольких языках и играет чуть ли не на всех музыкальных инструментах – удивительно, говорю я, что он так долго довольствовался занимаемым им положением. Впрочем, я думаю, что ему жилось спокойно и у него не хватало энергии для какой-либо перемены. Херлстонского дворецкого помнят все, кто гостил у нас.