Записки о войне. Стихотворения и баллады

Я говорил от имени России,
Ее уполномочен правотой,
Чтоб излагать с достойной прямотой
Ее приказов формулы простые.
Я был политработником. Три года:
Сорок второй и два еще потом.

Политработа — трудная работа.

Работали ее таким путем:
Стою перед шеренгами неплотными,
Рассеянными час назад
   в бою,
Перед голодными,
перед холодными.
Голодный и холодный.
         Так!
            Стою.
Им хлеб не выдан, им патрон недодано,
Который день поспать им не дают.
И я напоминаю им про Родину.
Молчат. Поют. И в новый бой идут.

Все то, что в письмах им писали из дому,

Все то, что в песнях с их судьбой сплелось,
Все это снова, заново и сызнова
Коротким словом — Родина — звалось.
Я этот день,
Воспоминанье это,
Как справку,
         собираюсь предъявить
Затем,
      чтоб в новой должности — поэта
От имени России
            говорить.

Солдатские разговоры

Солдаты говорят о бомбах.
И об осколочном железе.
Они не говорят о смерти:
Она им в голову не лезет.

Солдаты вспоминают хату.

Во сне трясут жену как грушу.
А родину — не вспоминают:
Она и так вонзилась в душу.

Дорога

Сорокаградусный мороз.
Пайковый спирт давно замерз,
И сорок два законных грамма
Нам выдают сухим пайком.
Обледенелым языком
Толку его во рту
   упрямо.

Вокруг Можайска — ни избы:

Печей нелепые столбы
И обгорелые деревья.

Все — сожжено.

В снегу по грудь
Идем.
Вдали горят деревни:
Враги нам освещают путь.

Ночных пожаров полукруг

Багровит Север, Запад, Юг,
Зато дорогу освещает.
С тех пор и до сих пор
   она
Пожаром тем освещена:
Он в этих строчках догорает.

Перед вещанием

Вот съехал странный грузовик
На вздрогнувшую передовую.
Свою осанку трудовую
Он в боевых местах воздвиг.

Передовая смущена

Его трубой и ящиком.
Еще не видела она
Таких машин образчика.

К шоферу подошел солдат

И вежливо спросил шофера:
— Что ваши люди здесь хотят?
Уедут скоро? Иль нескоро?

Но, обрывая их беседу,

Вдруг
      рявкнула
            труба,
От правого до левого соседа
Всю тишину дробя, рубя, губя.

Она сперва, как лектор, кашлянула,

Потом запела, как артист,
В азарте рвения дурашливого
Зашедший к смерти — погостить.

У нас была одна пластинка —

Прелестный вальс «Родной Дунай».
Бывало, техник спросит тихо:
«Давать Дунай?» — «Дунай? Давай!»

И — километра три — по фронту,

И — километров пять — вперед
Солдат, зольдатов, взводы, роты
Пластинка за душу берет.

У немцев души перепрели,

Но вальс имел такие трели,
Что мог и это превозмочь…

И музыка венчала ночь

Своей блистательной короной —
Всей лирикой непокоренной,
Всем тем, о чем мы видим сны,
Всем тем, что было до войны.

Ах, немцы, сукины сыны!

Чего им, спрашивается, надо?
И кто их, спрашивается, звал?

На ползвучании рулады

Я вальс
      «Родной Дунай»
                  прервал.