Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962

Прочитала мне свои стихи, посвященные Цветаевой. Я уже слышала их.

– Это мой долг перед Марининой памятью: мне она посвятила несметное множество стихотворений¹¹⁶.

14 сентябр я 56 Была у меня Анна Андреевна, встревоженная вестями о Борисе Леонидовиче. Какая-то отрицательная – внутренняя – рецензия на его роман за подписью двадцати человек! Что же теперь будет? Роман собирались срочно печатать здесь, потому что он вот-вот должен выйти в Италии. Если он здесь будет осужден, а там выйдет – скандал вспыхнет грандиозный.

Потом она прочитала мне два новые свои стихотворения: «Ты выдумал меня. Такой на свете нет» и еще одно, со строкой о Марсе[197]. Дивные, особенно первое. Прочла и начала меня поддразнивать:

– Они уже были написаны, когда я вас видела, но я не решилась вам прочесть. И никто мне ничего про них не говорит. Сказали бы хоть вы два слова – ведь вы умеете говорить о стихах.

– Скажу ровно два: великие стихи.

– Не хуже моих молодых?

– Лучше.

По дороге домой я думала о том, о чем не решилась ее спросить:

А мне в ту ночь приснился твой приезд…

– значит ли это, что заграничный господин снова приедет? и

О август мой, как мог ты весть такую
Мне в годовщину страшную отдать! —

значит ли это, что стихи о приезде написаны в годовщину постановления? Ведь в августе не одна страшная годовщина[198].

17 сентября 5 6 Вчера на часок забегала к Анне Андреевне. Она рассказала мне о ВОКСе, о радио. Ее одолевают со всех сторон. С чего бы это? Начальство, видимо, желает продемонстрировать миру, что она жива, здорова и щебечет. Это беспокоит ее; но гораздо более – новомирская рецензия на роман Пастернака. Анна Андреевна, гений тревоги, мастер зловещих предчувствий, заразила своей тревогой и меня. Борис Леонидович на днях был у нее – она сама специально вызвала его к себе по телефону. Все дурные слухи полностью подтвердились. Рецензия действительно уничтожающая, под ней действительно стоят двадцать подписей и среди них Федина.

Так¹¹⁷.

Я спросила про Леву.

– Да, он звонил, он уже не женится. Ах, я вам не говорила, что он должен был жениться?

– В первый раз слышу. А вы рады, что не?

– Мне все равно. Когда парню 44 года – можно уже его делами не заниматься. От Левы я хочу только одного: чтобы он не был на каторге. И более ничего.

Анна Андреевна ехала к Марии Сергеевне. По дороге завезла меня домой.

19 сентября 56 Сердце болит неистово. Вчера, когда мы сидели в ардовской столовой втроем: Анна Андреевна, Тышлер и я, мне пришлось потихоньку принять нитроглицерин.

Анна Андреевна рассказала, какая будет о ней передача. Потом из комнаты принесла свой портрет – тышлеровский, ташкентский, сорок третьего года: хочет, чтобы этим портретом открывалась книга. Тышлер взглянул, припомнил, одобрил. (По-моему, тут Ахматова похожа на Анну Каренину: что-то роковое в лице, в спутанных волосах¹¹⁸.) Об обложке и заставках Анна Андреевна хочет просить Фаворского.

Сегодня, сейчас, я позвонила ей, чтобы спросить о радиопередаче. Еще не состоялась, но зато состоялся звонок Антокольского: мою любимую элегию, «Есть три эпохи у воспоминаний», редакция из альманаха хочет снять; по словам Антокольского, у них набралось «слишком много похоронного». «Дайте что-нибудь другое». – У меня ничего нет. «Тогда мы возьмем что-нибудь из напечатанного». – На это вы не имеете права[199].

Много у них такого, как же! Не знаю, как у них, а в русской поэзии маловато. А они швыряются: в «Октябре» Храпченко снял «Черную и прочную разлуку», «Вторую годовщину», «И время прочь, и пространство прочь», «Он прав – опять фонарь, аптека»…[200] Какие богатые: могут и без этого обойтись. Впрочем, им что – таким, как Храпченко – они без всего могут (кроме большой зарплаты).

27 сентября 56 …Что еще? В воскресенье звонила мне Анна Андреевна, звала с собою в Переделкино, к Пастернаку. Но я не могла – времени нет, работы по горло – да и плохо я что-то стала переносить многолюдство. Потом, накануне отъезда Анны Андреевны в Ленинград, я встретилась с ней у Наташи Ильиной, и Анна Андреевна рассказала нам о блестящем светском собрании на даче: до обеда Рихтер, после обеда – Юдина, потом читал стихи хозяин.

– Недурно, – сказала я.

– А я там очень устала, – ответила Анна Андреевна. – Мне там было неприятно, тяжко. Устала от непонятности его отношений с женою: «мамочка, мамочка». Если бы эти нежности с Зиной означали разрыв с той, воровкой… так ведь нет же! и ничего не понять… Устала и от богатства. Устала от того, что никак было не догадаться: кто здесь сегодня стучит?