Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966

На Западе он продолжил интенсивно работать и как профессор русской литературы, и как участник множества международных симпозиумов, и как автор критических статей, и как теоретик стиха, и как руководитель переводов, и как мемуарист. См., например, его книги «Материя стиха» (Paris, 1978, 1986); «Кризис одного искусства. Опыт поэтики поэтического перевода» (Lausanna, 1983). Под редакцией Е. Г. Эткинда в 1982 году вышла книга переводов стихотворений Анны Ахматовой на немецкий язык – «В зазеркалье» (изд-во «Piper Verlag»). Под его руководством вышла антология «Русская поэзия от XVIII века до наших дней» – сначала в 1982 году по-немецки, а в 1983-м – по французски.

Е. Г. Эткинд – один из составителей семитомной «Истории русской литературы», выходящей одновременно в Италии и Франции.

О своем участии в деле Бродского Эткинд рассказал в книгах «Записки незаговорщика» и «Процесс Иосифа Бродского» (Лондон, 1988).

80 Дмитрий Дмитриевич внял и будет действовать. – О встрече Ахматовой с Шостаковичем рассказано в письме Ф. Вигдоровой к Е. Г. Эткинду 17 декабря 1963 года:

«…Нынче мы с Ардовым разговаривали с Шостаковичем. Он – депутат Ленинграда в Верховном Совете. Обращение к нему – естественно.

Разговор был очень хороший. Он сказал, что отыщет на сессии Василия Сергеевича Толстикова и поговорит с ним.

Василий Сергеевич уже в курсе дела, с ним вчера разговаривал Ардов.

…Кроме того, мы вчера послали все материалы Суркову, и сегодня он звонил Анне Андреевне и сказал, что будет разговаривать с руководством Вашего Союза. Это ведь тоже невредно, правда?» – См. «Записки незаговорщика», с. 152–153.

Та же встреча Ахматовой с Шостаковичем, несколько в иной тональности, описана А. Найманом («Рассказы…», с. 137).

81 Я впервые рассказала Маршаку о Бродском, когда Косолапов, по наущению Аернера, порвал с ним договоры. Самуил Яковлевич лежал в постели с воспалением легких. Выслушав всю историю, он сел, полуукутанный толстым одеялом, свесил ноги, снял очки и заплакал.

– Если у нас такое творится, я не хочу больше жить… Я не могу больше жить… Это дело Дрейфуса и Бейлиса в одном лице… Когда начиналась моя жизнь – это было. И вот сейчас опять.

Фаина Георгиевна Раневская рассказывает в своих воспоминаниях. Однажды Анна Андреевна сказала ей: «Что за мерзость антисемитизм, это для негодяев – вкусная конфета, я не понимаю, что это, бейте меня, как собаку, все равно не пойму» (СК, 16 сентября 1989).

А вот свидетельство В. Адмони и Т. Сильман: «В одну из наших последних встреч с Ахматовой она нам рассказала, что у нее недавно побывала в Москве делегация черносотенцев – Анна Андреевна применила именно этот термин. Пришло несколько молодых людей, начинающих писателей (фамилий Ахматова не назвала). Сначала они произносили хвалебные, прочувствованные слова в адрес Анны Андреевны. Сказали, что чтут в ней великого, подлинно русского по духу поэта. И хотели бы сделать из нее свое знамя. Но существует препятствие: вокруг Ахматовой, среди ее друзей, много евреев. Их необходимо удалить. Анна Андреевна протянула руку по направлению к двери и сказала одно слово: «Вон!».

Ахматова рассказала это ровным, но полным сдержанного бешенства голосом. И добавила, что самое страшное в этом посещении – это несомненная организованность погромщиков. И то, что – судя по их намекам – им покровительствует кто-то в руководстве» (Т. Сильман. В. Адмони. Мы вспоминаем. СПб.: Композитор, 1993, с. 462–463).

82 С 16 по 19 декабря 1963 года в Москве состоялась очередная сессия Верховного Совета СССР. В работе сессии участвовал и В. С. Толстиков. 16 декабря с ним и разговаривал присутствовавший там в качестве журналиста В. Е. Ардов (см. ⁸⁰.)

83 …Конура… в развалинах при больнице… – это «выгородка» Эммы Григорьевны в некогда большой, многокомнатной квартире ее отца – сначала главного врача всей больницы, а потом заведующего хирургическим отделением. (В прошлом – Городская больница им. Семашко, ныне – Институт им. Вишневского – Замоскворечье, Большая Серпуховская.) Флигель одноэтажный, квартира – густонаселенная; комната Эммы Григорьевны – полутемная, в четырех ступенях от полуразваленного каменного крыльца. Когда, наконец, Эмме Григорьевне была предоставлена вместо развалины 13-метровая комната в новом доме, она оказалась в 3-комнатной коммунальной квартире, где в каждой комнате жили большие многодетные семьи. Нарочно, для издевки над интеллигентной еврейкой, они постоянно во всю мощь включали радио. В этой комнате Эмма Григорьевна прожила пять лет, кочуя – ради возможности работать! – от знакомых к знакомым.

(Отдельную однокомнатную квартиру Эмма Григорьевна приобрела уже после кончины Анны Андреевны.)