Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966

«В мае Бродскому исполнялось 25 лет, и мы с Рейном к нему отправились. Когда с тяжелыми рюкзаками подошли к дому, дверь оказалась на замке, и тут же подбежал Пестерев, крича издали: «А Ёсиф-Алексаныч посажонный». За нарушение административного режима его увезли в Коношу и там приговорили к семи суткам тюрьмы. Через час появился грузовик в сторону Коноши, и я двинулся в обратный путь. Коношская тюрьма помещалась в длинном одноэтажном доме, сложенном из толстых бревен. В ту минуту, когда я подходил к ней, Бродский спускался с крыльца с двумя белыми ведрами, на одном было написано «вода", на другом «хлеб". Он объяснил мне, что все зависит от судьи, а судья сейчас в суде, точно таком же доме напротив. Я стал ждать судью… Судья мне в просьбе отказал, я пошел к секретарю райкома, в дом, ближайший к суду… Секретарь был моих лет, с институтским значком, серьезный, слушал меня без враждебности. Набрал по телефону трехзначный номер, сказал: «Ты Бродского выпусти на вечер, потом отсидит. Круглая дата, друг приехал», – выслушал, видимо, возражения, повторил: «Выпусти на вечер», – повесил трубку… Я сказал, что в деревне ждет еще один человек, что там водка и закуска, дайте уж сутки. Он подумали согласился на сутки…» («Рассказы…», с. 140–141).

«Дело» явно сдвинулось с мертвой точки. В мае оно поступило на стол к председателю Верховного Суда РСФСР А. Н. Смирнову и к заместителю председателя Верховного Суда СССР В. И. Теребилову.

17 мая 1965 года в ЦДЛ состоялась встреча писателей с В. И. Теребиловым. Л. 3. Копелев заговорил о «деле Бродского». Теребилов оборвал его, заявив, что дело будет рассматриваться на днях и что попытка давления на суд недопустима.

Впоследствии, в июле, когда «дело» все еще оставалось нерешенным, А. 3. Копелев обратился к Теребилову уже не устно, а письменно. Забегая вперед, привожу отрывок из его письма (16 июля 1965):

«Уважаемый Владимир Иванович!

Прошло уже два месяца с того вечера, когда Вы были у нас в Союзе Писателей и не позволили мне говорить о «деле Бродского» на том основании, что через несколько дней Вы сами будете рассматривать это дело и не хотите, чтобы на Вас «оказывали давление».

Не знаю, чем объяснить, что Ваше публично данное обещание все еще не исполнено и все еще не отменено постыдное судебное решение, осудившее как «тунеядца» талантливого поэта – решение, грубо противоречащее и духу и букве Советского закона, несправедливое по существу и политически вредное…»

Далее А. 3. Копелев излагает суть дела и все, связанные с этим делом, подлоги, фальшивки и нарушения закона. Продолжает и кончает он свое письмо так: «Не позволив мне говорить о Бродском, Вы сами в тот вечер сказали, что он «парень, не соответствующий кондициям» и «несимпатичный». Но ведь «несимпатичность»… не основание для высылки. И на основе каких «кондиций» можно осуждать поэта, как тунеядца? Последнее обвинение тем более нелепо, что, в противоположность многим своим ровесникам, Бродский не пьет, не курит, крайне воздержан и непритязателен в быту. Он по-настоящему бескорыстный литературный труженик, фанатично одержимый стихами и книгами; к тому же он физически очень болезненен… Все сказанное выше побуждает меня просить Вас объяснить тем, кому это необходимо знать, какую тяжкую моральную и политическую ответственность возлагают на себя все, кто причастны к этому постыдному делу;

дать указание, чтобы это мое письмо было приобщено к делу И. Бродского;

известить меня о том, получили ли Вы это письмо. (Копии я направляю в секретариат СП СССР.)

С уважением Л. Копелев».

217 Приведенные здесь слова Анны Андреевны об эстрадничестве интересно сопоставить с ее словами на ту же тему, приведенными в воспоминаниях Г. Адамовича:

«В разговоре я назвал имя Евтушенко. Анна Андреевна не без пренебрежения отозвалась об его эстрадных триумфах. Мне это пренебрежение показалось несправедливым: эстрада эстрадой, но не все же ею исчерпывается! Ахматова слегка пожала плечами, стала возражать и наконец, будто желая прекратить спор, сказала:

– Вы напрасно стараетесь убедить меня, что Евтушенко очень талантлив. Это я знаю сама» («Воспоминания», с. 75).

Что касается поэмы А.Вознесенского «Оза» (см.: Молодая гвардия, 1964, № 10), то кощунственным, вероятно, представлялось Анне Андреевне восклицание: «Аве, Оза».

218 А. А. дала мне целую охапку вырезок из газеты «Times»: от 2, 3, 5, 7 и 11 июня 1965 года. Этим перечислением не исчерпывается, конечно, вся посвященная Ахматовой, по случаю присуждения ей высокого звания, пресса.

О поездке Ахматовой в Англию и о некоторых статьях в тогдашней английской печати – см. очерк Сильвы Эльдар и Льва Шилова «Английские недели Анны Ахматовой» в сб.: Тайны ремесла: Ахматовские чтения. Вып. 2. М.: Наследие, 1992.

219 фотография эта опубликована теперь во многих изданиях (см., например, «Об А. А.», с. 525).