Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966

«Стр[уве] не подозревает, что после вечера Р[усского] Современника] в Москве было первое постановление] в 1925 г. Даже упоминание моего имени (без ругани) было запрещено. Оно выброшено из всех перечислений – просто не существует. Г-ну Струве кажется мало, что я тогда достойно всё вынесла, он, якобы занимаясь моей поэзией и издавая толстенный том моих стихов, предпочитает вещать: «Ее звезда закатилась», и бормочет что-то о новом рождении в 1940 г. Но почему же тогда «Четки» и «Белая Стая», кот [орые] переписывали от руки и искали у букинистов, не находили себе издателя. Просто от того, что книги находились в index librorum prohibitorum[204]. Двухтомник Гессена («Петроград», 1928) был запрещен – корректура есть у Лукницкого. Ругань (о кот[орой] г-н Струве умалчивает) началась систематически примерно с Лелевича («На посту»), «Мы не можем сочувствовать женщине, кот. не знала когда ей умереть» писал Перцов и это самая приличная фраза из его статьи («Жизнь Искусства», 1925) Позднее (1946) про Сергиевского в Москве говорили: «Он себе из Ахматовой шубу сшил». Как про дачу Плоткина: «На ваших костях стоит».

Затем как может не придти в голову г-ну Струве, что в то время я писала нечто, что не только печатать было нельзя, но даже читать т. н. «друзьям». (Таков был «Реквием»). Вот несколько таких стихотворений] [205]:

0. Не мудрено, что похоронным звоном (Лит. Газ.)

1. Алекс[андрийские] стихи (О лучше б ястребом) 20-ые годы

2. Зачем вы отравили воду 1935

3. Эпиграммы (20-ые годы)

4. Пива светлого наварено (1922)

5. Не столицею европейской (30-ые годы)

6. Привольем пахнет дикий мед[206] (30-ые годы)

7. Последний тост (1931 г.?)

8. Русский Трианон (сгорел)

9. И ты мне всё простишь (20 годы)

10. Морозова (30-ые годы)

11-13. Черепки (30-ые годы)

14. Подражание Армянск[ому]

15. Стеклянный звонок

16. И неоплаканною тенью (20-ые г.)

17. На стеклах наростает лед (30-ые)

18. Что войны, что чума (нрзб.)

19. Заклинание (Из тюремных ворот)

20. В том доме было очень страшно (полузабыла) (20 годы)

21. Стансы

22. Подвал памяти

23. Заклинание (30-ые годы)

Итого 20 при беглом больничном

24. Застольная

Когда Осинский и Коллонтай попытались пикнуть, их немедленно усмирили. Простые смертные не смели рот открыть. (Книга Виноградова] шла как научная, «Образ Ахм[атовой] " – как рукопись). Очень мило звучат критические статьи того времени. Напр.: «Критика и контрреволюция». Можно еще заглянуть в тогдашнюю «Литературную Энциклопедию» (!?) (авторы Маслин и Рыбасов).

Всем этим с высоты своего калифорн[ийского] великолепия г-н Струве пренебрегает. Он говорит о тяжко больной (находили даже туб[еркулез] брюшины) женщине, кот[орая] чуть не каждый день читала о себе оскорбительные и уничтожающие отзывы и если бы не поддержка верного читателя, вероятно так или иначе погибла. Это были годы голода и самой черной нищеты. То странное «пособие», кот[орое] я получала, я делила между мамой и Левой и жила на несколько рубл. в месяц. Это тогда знали все. Знают и теперь. <…>

Этот 1-ый том производит впечатление последней корректуры, над которой еще надо сериозно поработать: Перепутаны даты («Если…»), развалилась целая поэма («Путем…»), нет цикла («Новоселье»), возникли произвольные инициалы («Нам встречи нет»), всё в чудовищных опечатках, никуда не годится расположение стихов <…>

Итак при двух неизвестно чьих стих [отворениях] («Закат» и «Одна звезда»…) не хватает 11-ти проверенных и одобренных автором стихотворений, всунуты стихи из старых журналов, отвергнутых автором для книг, из цикла «Новоселье» выпало заглавие и два стихотворения] (второе и четвертое), «Полночные стихи» испорчены тем, что произошло с «Зовом» (Выпала строка).

Не надо было печатать и кусок «Поэмы без Героя», раз она вся идет во II-ом томе.

Что сделано с «Путем всея Земли " – «Неприятно и речь затевать», как говорил Некрасов. Еще неприятнее писать о Предисловии. С этого я начинаю мою критику и не буду повторяться». (Анна Ахматова. Записные книжки. М.; Torino, 1996, с. 697–700.)

246 Привожу тот отрывок из письма Арсения Тарковского, который А. А. подарила мне:

«Дорогая Анна Андреевна!