Записки обольстителя

Не буду, впрочем, утверждать, что мне всегда удавалось избегнуть участия в утомительном ритуале соперничества. Один такой случай еще свеж в моей памяти. Проводя август на модном курорте и отчаянно скучая вне привычного общества равных мне людей, я увлекся некоей эмансипированной девицей, студенткой одного из провинциальных университетов. Я привлек к себе ее внимание, когда стоял у танцплощадки под сенью кипариса и сдержанно, как бы про себя, комментировал движения танцующих. Через некоторое время девица, моя соседка, уже плакала от смеха и не могла сопротивляться, когда я увлекал ее на прогулку в темные платановые аллеи. Не слишком форсируя развитие событий, я тем не менее за три дня нашего последующего общения прошел необходимые стадии подготовки к решительному штурму и, по всем признакам, должен был добиться высшей благосклонности вечером четвертого дня, тем более что на этот вечер моя новая знакомая пригласила меня к себе в номер для совместного чаепития. Замечу для лучшего понимания дальнейшего, что на курорт она приехала не одна, а с какими–то своими университетскими товарищами, на пошлость и бездуховность которых часто мне жаловалась. Я не раз видел ее разговаривающей с модно одетыми мускулистыми юнцами, но не придавал этому значения, усматривая в подобных беседах лишь дань вежливости и памятуя ее собственные уверения в том, что мое общество — единственное спасение от томящих ее на курорте пошлости и скуки. Здесь я должен остановиться и сделать два попутных замечания. Во–первых: даже самая модная и дорогая одежда на людях примитивных выглядит некоей униформой, позволяющей им не выделяться из любезной их сердцу толпы — такое выделение для них равносильно смерти. Упомянутым людям непонятны и недоступны те чисто индивидуальные детали внешнего обличья, те экзотические украшения, те небольшие, но полные значения экстравагантности, которые позволяют человеку с умом и вкусом не смешиваться с прочими двуногими в безликую однородную массу. Во–вторых: не стоит слишком доверять женщинам, когда они распинаются о своих духовных запросах. В случае серьезного выбора приземленность женской натуры, на которую я указывал Вам ранее, все равно возьмет верх, и потому духовные аргументы в любовных спорах всегда требуют солидного материального подкрепления. Итак, явившись к условленному часу в номер своей любимой, я неожиданно застал там за столом, за дымящейся чашкой чая, одного из упомянутых выше бравых юнцов. Он по–свойски развалился в кресле, закинув ногу на ногу, шумно прихлебывал чай и поглядывал на меня с трудно объяснимым выражением превосходства. Сначала я решил было, что его появление здесь — это просто досадная случайность, однако, перехватив взгляд хозяйки, я прочел в нем лукавство и выжидание: любимая явно рассчитывала на то, что перед ней сейчас развернется занятная сцена мужского соперничества. Подобная перспектива начала меня забавлять. Объяснив свое появление придуманным на ходу предлогом, я уселся за столик, после чего между мною и бравым юнцом состоялся обмен следующими репликами: «Здрасте», — сказал он все с тем же возмутительным выражением. «И вам желаю здравствовать, друг мой», — отвечал я. «А мы тут вот чаек пьем», — заявил юнец, словно я страдал глаукомой. Моя любимая сделала движение, приглашающее меня принять участие в трапезе. «Благодарю, ангел мой, — кивнул я ей, после чего, адресуясь к юнцу, спросил: — По профсоюзной путевке изволите отдыхать, сударь?» Таким образом я намекал на то, что приехать к морю на собственные средства юнцу было явно не по карману. Мой собеседник почуял подвох, лицо его выразило борьбу между желанием обидеться и желанием сделать вид, будто ничего не произошло. Последнее возобладало — рискну предположить, что лишь благодаря моей крепкой фигуре и решительному виду, а отнюдь не из–за миролюбия юнца. «Да вы не стесняйтесь, друг мой, — продолжал я. — Государство во все века брало на себя заботу о малоимущих гражданах и о молодом поколении, а в вашем лице я приветствую оба этих класса, взять хотя бы античные полисы… Впрочем, кажется, я вас прервал, до моего прихода вы, как я вижу, лакомились сыром. Продолжайте, не буду вам мешать». Тем самым я как бы случайно задел прожорливость своего соперника, так и не сумевшего, несмотря на остановившийся взгляд и разинутый рот, понять смысл моих приведенных выше слов. «Полезная вещь сыр, правда?» — неожиданно произнес он. Я пристально посмотрел на него: судя по хитроватому выражению его лица, он хотел пошутить. «Правда», — ответил я сухо и принялся смаковать чай. Почувствовав, что сказал глупость, юнец неуклюже попытался объясниться и стал навязчиво излагать нам расхожие сведения о пользе сыра. Я не перебивал его, и он наконец умолк. Я также сохранял угрюмое молчание. «М-да, друг мой, — процедил я через некоторое время. — Гераклит, несомненно, назвал бы вас обладателем знания. Советую вам безотлагательно сочинить трактат о пользе сыра, тем более что и обстановка у вас здесь располагает к усиленным занятиям. А мне, к сожалению, пора. Предстоит важный телефонный разговор, честь имею кланяться». Я решил уйти не потому, что почувствовал свою слабость перед лицом соперника, а потому, что наше состязание не имело под собой почвы: мы были совершенно разными существами и в силу этого не могли уязвить друг друга. Виновница нашего столкновения присутствовала здесь же и располагала возможностью сравнить и выбрать, с представителем какого мира, какого начала ей желательно имел дело. Впрочем, к ее чести должен сказать, что решение этой проблемы не отняло у нее тогда много времени: едва я повернулся, чтобы удалиться, как услышал ее слова: «Идем вместе, нам по пути». В дальнейшем, однако, наши пути разошлись. Причиной стала отчасти изменчивость моей натуры, отчасти же то, что в унылом мире, к которому принадлежал незадачливый юнец, любимая, как и большинство женщин, чувствовала себя более уверенно, чем в нашем, несмотря на все ее возвышенные порывы.