Записки одессита. Часть вторая. Послеоккупационный период

Председателем колхоза был «избран» бывший начальник колонии строгого режима — всегда пьяный и грубый, привыкший к беспрекословному повиновению. В конце пятидесятых времена изменились, и уже нельзя было никого расстреливать на месте, но он еще этого «не догнал».

На следующий день я покупался в корыте — горячую воду обеспечила хозяйка, нагрев ее на большой плите, и пошел в парикмахерскую. Работал в ней худощавый очень подвижный человек, как позже выяснилось, бывший медвежатник. Стриг он хорошо, взял всего трешку и в общем был похож на своих одесских коллег, хотя и не рассказывал анекдотов.

В селе нет секретов, и мне рассказали, что парикмахер когда-то в лагере пострадал от своей врожденной азартности. Однажды во время игры в буру у него кончились все ценные предметы, и он поставил на кон… собственную мошонку. Кончилось тем, что проигравшего специалиста по сейфам кастрировали посредством веревки.

Тем временем мне пора было приступать к своим трудовым обязанностям. Начались будни.

Моторист Ваня, власовец

В обязанности мне вменялось обслуживание колхозного радиоузла. В моем подчинении оказались: пенсионного возраста техник связи, два моториста и техник связи линейной службы вместе с монтерами, лошадью и повозкой.

Мотористы обеспечивали работу энергообеспечивающих движков — село не было электрифицировано. Один из них, бывший солдат, призванный во власовскую Вторую ударную армию,[17] «имел счастье» попасть под Ленинградом в плен. Иван не согласился воевать в составе РОА, и был отправлен в Германию работать батраком в сельской местности. За такое преступление он получил 10 лет, которые отсидел добросовестно, «от звонка до звонка». При Хрущеве Иван был полностью реабилитирован.

В селе его, однако, по-прежнему звали «власовцем», он к этому привык, но все равно иногда плакал, услышав обидное прозвище. Плакал он по любому поводу, даже тогда, когда его домашняя свинья задавила поросенка, и того не удалось «откачать».

Ни от какой работы в селе Иван не отказывался. Старушки нанимали его для обработки приусадебных участков, и под вечер «выставляли банкет». Ваня бежал за мной, чтобы добро не пропадало: он не мог столько выпить и съесть сам, а на вынос угощение не давали, таков был обычай. Что выпил и съел на месте — то твое. Можно было пригласить друга за компанию.

Самогонку бабульки выгоняли крепкую и мутную. Я подрабатывал на ремонте батарейных радиоприемников, и тоже редко оставлял Ивана трезвым на сон грядущий…

В какой-то из летних жарких дней заработал я только на шкалик, и решили мы с Ваней попробовать пить свои сто грамм через соломинку. Жара быстро нас развезла, и стал он рассказывать о своей обидной жизни.

Работал Иван обычным колхозником, голодал вместе со всеми. Перед самой войной его забрали в армию, и служба показалась ему раем: одет, обут, накормлен — все казалось сказкой.

Потом война, и все началось как прежде. Опять голодуха, потом скитанья по болотам. Они с друзьями-однополчанами отстреливались от окруживших армию немцев, пока не кончились патроны. Питались болотными ягодами, в основном морошкой, а потом полускелетами попали в плен.

О вербовке в РОА писалось много. Иван отказался воевать на стороне немцев даже за хорошее питание. Тогда бывших солдат 2-й ударной армии, привыкших к крестьянскому труду, повезли в телятниках в Германию. Сгрузили их далеко за Берлином, построили. Немецкие фермеры отбирали для работы пленных солдат, русских крестьян. Ощупывали как животных, изредка даже проверяли мужское достоинство.

Солдаты плохо держались на ногах, но это не было их главным недостатком. Попал Ваня в хорошие руки фрау Эльзы, которая его откормила, определила обязанности, а вечерами за дополнительное питание использовала в своих эгоистических целях, которые, впрочем, нравились обоим. Следует заметить, что так повезло далеко не всем. Немцы часто относились к пленным и угнанным на работу в Германии хуже, чем к скоту.

Эльза еще в начале войны лишилась мужа, и никакие Геббельсы ей были не указ… Когда Иван бывал «в ударе», Эльза поджаривала на тяжелом светлом камне, отполированном до блеска, тоненькие кусочки свинины. Камень разогревался при помощи обыкновенной спиртовки, и мясо жарилось недолго.

Постепенно Ваня привык к европейской жизни, шнапсу[18], но всему хорошему, как и всему плохому, бывает конец. Освободили Ваню американцы, предложили крестьянскую работу в Америке, а он домой хотел. Объясняли американцы, что его ожидает, но Ваня не верил. Обрадовался, когда военнопленных передали советским властям и переселили уже за нашу колючую проволоку. Солдат думал, что это случайно, все прояснится — он же никого не предавал.

Вызвали Ивана в помещение, где за длинным столом сидели три советских тыловых офицера-весельчака. Между смешных историй, рассказываемых друг другу, они задавали как будто праздные вопросы. Сидевший слева младший лейтенант спросил:

— Какие отношения были у тебя с хозяйкой фермы?

— Эльза относилась ко мне по-человечески, и я относился к ней по-человечески, — смутился Иван.