Записки одной курёхи

Этот день, 19 августа 1991 года, мы, наверно, будем помнить всю жизнь, как символизирующий Время Монплезиров.

Стоял солнечный, ветреный день. Там, во дворце Монплезир, давшем название этой поре нашей юности, в застекленной галерее, нас пронзили острые прямоугольные лучи, идущие со всех сторон. Нас пронзило счастье!.. Там же мы обнаружили огромную кровать с пологом, как раз на троих – мы с Саней и Борисов!

При виде ее мы подняли восторженный визг. Экскурсоводша на нас шикала, дескать, мы мешаем японцам, но мы ни на кого не обращали внимания – на свете есть только я, Саня и Борисов!

Как вдруг вошла какая-то тетка и сказала:

– В стране переворот. Ельцин только что объявил это официально. У Белого дома бронетехника Рязанского полка, Таманская дивизия. Создаются отряды народных ополченцев! Ельцин направляет эмиссаров в Свердловск и Париж!

– Свердловск – и Париж! – захохотали мы.

– А что вы смеетесь, собственно? – спросила у нас дама. Очевидно, она была директором музея. – Перестройка кончилась. Возвращаются сталинские времена!

– Да нет! – заорали мы. – Продолжается все то же – Время Монплезиров!

И выбежали вон.

На улице мы скакали вокруг клумб с тюльпанами, запрыгивали на пустые постаменты для статуй, искупались в фонтане.

– Прекрасно! – кричали мы. – Война! А мы – солдаты! Лейтенанты полной луны! И мы солдаты любви!

Рядом – море. Стратегически безукоризненное место. Мы будем здесь втроем защищаться от подступающих к нам танков.

– Теперь я поняла, Машка, почему молодогвардейцам было не страшно умирать – у них тоже было Время Монплезиров! – завопила Санька.

Выбежавшие из дворца Монплезир японцы тыкали в какие-то пикающие коробочки, Саня заглянула одному через плечо: в коробочках мелькали тексты на японском.

– Что это за устройства? Вы инопланетяне? – заорали мы и погрозили японцам кулаком.

Японцы нахмурились и прибавили шагу. Потом забалакали по-своему и наняли машину.

Возвращаясь из Петергофа на «икарусе» в совершенном одиночестве, мы сочиняли текст послания Борисову.

«…Борисов! Мы посланы к вам Космическим разумом. Он против того, чтоб вы разваливали группу, а тем более спивались и занимались развратом. Мы, а также множество других людей в наше военное время… вы слышали про какой-то переворот?.. нуждается в радости и волшебстве и уже не верит в них. Мы призваны быть вашими охранительницами и спутницами навсегда! И даже через тридцать лет, когда вы будете ездить по Ницце в своей иностранной и крутой, но тем не менее все-таки инвалидной коляске с выдвижным баром, – мы будем доставать из этого бара для вас манную кашу, тертую морковку и детское пюре. Мы – и только мы – будем нежно снимать эту морковку с вашей поредевшей эспаньолки. Не отвергайте нас! Согласно „Популярной астрологии“, у вас скоро откажет печень и начнется жесточайшее люмбаго…»

Вернулись мы уже не домой, а в осажденный Зимний.

Едва мы вошли, Санина тетя дрожащими руками втолкнула в Санину ладонь телефонную трубку.

Мне было хорошо слышно, как Санины мама, тетя и бабушка орали на нее и как бабушка сказала, что нас ищут по моргам, а мама – что все дело в моем дурном влиянии.

Взяв из рук Сани телефон, тетя с размаху брякнула его на тумбочку и больше не обращала на нас внимания.

Ее квартира была похожа на военный штаб. Радио было включено на полную громкость. Тетя и кошка бессмысленно бегали взад и вперед по квартире. То и дело звонил телефон: хозяйка квартиры и ее подруги пересказывали друг другу то, что пять секунд назад сообщил диктор. Выкрикнув нечеловеческим голосом: «У Янаева тряслись руки!» – Санина тетка с размаху бросала телефонную трубку. Через секунду раздавался звонок подруги и дама с болезненным стоном поднимала ее: «Янаев сказал: Горбачев заслуживает уважения!» Звонки раздавались каждые тридцать секунд.

Кошка тоже вопила: ее второй день не кормили.

А нам с Саней танки были даже по кайфу! Мы были рады общему восторгу и страху, потому что сами трепетали, восторгались и ждали перемен.

На следующий день Санина тетка никуда нас не пускала, но, когда к ней пришли подруги и студенты, забыла о нас. Мы схватили горячих сырников и выбежали. В рок-клубе у нас была стрелка с Пудингом. Там все мы встретили и Типу, который сидел у стены с рваной шерстяной шапкой в руках и аскал деньги на билет.

Жалуясь каждый на свою судьбу – мы на отсутствие Борисова, Типа – на жадность прохожих и на ГКЧП, Пудинг – на мужиков, – мы дошли до чьей-то огромной квартиры с лоскутами обоев и больничным линолеумом. Там Саня старательно пыталась дозвониться Бо, чтобы предложить нашу помощь и в первую очередь молитву святому Бонифатию, которому должны молиться алкоголики. Текст молитвы мы купили в Александро-Невской лавре. (Я объясняла подруге, что Борисов должен молиться Господствам, чтоб стать господином своих страстей, – но она не слушала.) Набирая номер Бо около часа и ежеминутно отвоевывая телефон у людей, желавших обсудить со знакомыми переворот, Саня со спокойной душой легла спать на широкой кровати рядом со мной.