Записки офицера Красной армии

Снял я портреты и в овине спрятал. Но хорошо это припомнил и решил, что как только тут снова будет Польша, то надо обязательно донести в ихнее фашистское НКВД, что она не разрешила мне повесить на стене портреты вождей. За нечто подобное её ждёт суровое наказание. А у меня будет уважение и благодарность от уважаемого учреждения, борющегося с врагами капиталистического народа.

Несколько дней спустя я сказал пани Юзефе, что очень хочу выучить польский язык, потому что если тут будет Польша, то я не собираюсь возвращаться в Россию. Она охотно на это согласилась и сразу начала меня учить. Только сильно мне не нравится их капиталистический алфавит. Видно, его какой-то закоренелый реакционер придумал. Буквы какие-то смешные. Но пани Юзефа сказала, что это латинский алфавит и что им пользуются почти все европейские государства, Америка и много других стран, потому что он удобный и простой.

Постепенно я начал узнавать буквы, а также их читать и писать. А говорили мы теперь только по-польски. Если же я чего-то не мог правильно понять, пани Юзефа объясняла мне по-русски.

Как-то спросила она меня о жизни в Советском Союзе. Сказала:

— Скажи ты мне, Янек, правду, как вы там вообще живёте? О том я сама много знаю, но и ты можешь рассказать мне много интересных вещей. Я прекрасно понимаю, что вы такие несчастные и так уж воспитаны с детства, что никогда правду не говорите. Повторяете только как попугаи то, что вам советская пропаганда в головы вбила. Но ты тут сам жизнь посмотрел и можешь сравнить её с вашей. Ну что, в России тебе было лучше и жизнь русского народа в самом деле лучше нашей?

Я задумался, что ей ответить? Скажу правду — чёрт его знает, что из этого выйдет в будущем! Если наши сюда вернутся, то она может написать на меня донос в НКВД. А если я дальше буду врать, подумает, что я не за того себя выдаю. Она наверное заметила, что я боюсь говорить и сказала мне:

— Ты у меня долго живёшь и знаешь меня. Можешь смело говорить мне всё и будь уверен, что из-за этого тебе не будет никаких неприятностей. Я и без тебя очень много знаю о жизни в нынешней России. И не только в России, и во всём мире. Я всегда говорила и говорю тебе только правду. А ты или врёшь, или не хочешь говорить правду. Я даже подумала, что ты очень хитрый и коварный, хотя я смотрю за тобой как за сыном и делаю всё что могу, лишь бы тебе хорошо было.

Понял я, что придётся ей правду сказать… Такую правду, о которой даже думать не хочется. Хотя, если тут будет Польша, то я даже не очень рискую. Потому что решил в Россию добровольно не возвращаться, ведь тут как батрак я живу лучше и меня больше уважают, нежели в России как офицера.

Оглянулся, чтобы убедиться, не слышит ли нас кто-то ещё и говорю ей:

— Жили мы ещё хуже, чем у вас собаки. Ничего хорошего у нас не было и никогда не будет. Работаем без конца и меры, а даже несчастной еды не хватает. И все всех боятся. Дома меня мать и отец боялись, потому что в школах нам наказывали за родителями следить и обо всём властям доносить. Не было у нас ни одежды хорошей, ни обуви, ни еды. Ходили в лаптях, голодали и верили, что это огромное счастье. Потому что мы думали, что за границей ещё хуже. Что у вас люди едят землю и кору с деревьев.

— А разве нельзя было послушать заграничное радио, или узнать у пожилых людей, или как ещё, как в России перед революцией люди жили?

— За всю мою жизнь я даже не видел такое радио, по которому можно было заграничные станции слушать. А пожилые люди или вымерли, или им приходится молчать. Лишь когда я сюда пришёл, то увидел, как хорошо могут люди жить. Сначала даже думал, что всё это капиталистическая пропаганда, или что все тут буржуи. И лишь потом убедился, что тут даже у рабочего такая жизнь, о которой мы даже и подумать не можем. Многие вещи я до сих пор понять не могу. Но зато хорошо понял, что нас обманывали всю жизнь.

— Несчастный вы народ, — сказала пани Юзефа. — Но будь уверен, после войны это изменится. Молодые люди тоже узнают, как живут на свете и больше не захотят жить в такой страшной неволе и издевательствах.

— Ничего у нас не изменится и весь народ так и не узнает о лучшей жизни. Потому что те, кто знают, если останутся живыми, даже не заикнутся об этом. А если бы даже вся Россия об этом узнала, то тоже ничего поделать не смогли. Такова уж наша судьба. Только капиталисты, если захотят, могут устроить в России другую жизнь. И то, только тогда, когда устранят наше правительство и ликвидируют НКВД. Сами мы и через тысячу лет не освободимся.

Сам не понимаю, как я отважился сказать такое пани Юзефе. Первый раз в жизни кому-то (и самому себе) правду про всё сказал. Теперь даже жалею об этом, но уже всё. Хотя, в случае чего, не признаюсь, что я это говорил. Пусть даже убивают, а я не признаюсь. Злой я на себя и на пани Юзефу, что такой разговор у нас произошёл. Я знаю, что она никому про это не донесёт, потому что и её саму ликвидируют. Но мне очень неприятно, что я расхваливал капиталистов, и критиковал наше российское правительство.