Трескотня немецких автоматов приближалась. Перед бойней, на небольшом пригорке, кладбище. Каменные невысокие плиты над могилами, никаких памятников — место удобное для обороны. Казаки из третьего эскад-рона. там и залегли.
Один из наших танков и самоходка, пятясь, чтобы не подставлять немецким пушкам борт или корму, подошли к бойне. Танк встал у двери на улицу, самоходка у задней стены.
Пулеметная и автоматная трескотня не прекращалась. Хорошо были слышны голоса немецких солдат, громкие команды их офицеров.
Наших танков, кроме тех, что подошли к бойне, не видно и не слышно. СимбуховскиЙ послал связного передать сержанту Короткову приказ установить бронебойку у нас. Через минуту тот явился, таща свое длинное, тяжелое противотанковое ружье. Поднялся на чердак. Буквально тут же послышался выстрел, за ним еще, еще. Вслед за выстрелами бронебойки под-крышей грохнул взрыв. Туда влетел снаряд, наверное с «Фердинанда».
— Горстко! Поднимись наверх, посмотри, живы ли они там? — приказал Симбуховский.
Капитан осторожно, неторопливо, с видимой неохотой стал подниматься по лестнице, высунул голову в люк на потолке! С чердака на корпус самоходки полетела граната, попав прямо на ее моторную часть. В воздух взлетели какие-то куски, а там, где она стояла, задымились остатки корпуса и как-то неуклюже повис ствол с набалдашником. Горстко скатился вниз.
— Живы они, живы…
— Это мы и так слышим, спасибо, товарищ капитан! — усмехнулся Симбуховский. — Ну что, товарищи, я думаю, немцы поняли, что нас тут не дивизия. А их, я считаю, побольше батальона. Да танки и самоходки. Они видят, что нам подкрепления получить неоткуда, поэтому и наглеют. Ишь орут! Аронов, сколько у тебя раненых?
— Товарищ майор, уже около семидесяти человек. Десять тяжелых. Я посылал переправу проверить, доложили, что пока пробраться можно. Я раненых туда отправил. Пробрались или нет, не знаю. А раненые продолжают поступать…
— А ты как думал? Раз бой идет, значит, и потери будут. Да еще такой бой. А что будем делать, если немцы проход по болоту закроют? Как тогда раненых выносить?
Громкий взрыв, от которого из окон вылетели стекла и сразу потянуло гарью, прервал слова командира полка. Кто-то осторожно выглянул из-за простенка.
— Подбили наш танк. Горит. Но экипажа не видно. Или погибли, или успели выскочить…
По стенам бойни защелкали разрывные пули, ударили один за другим два снаряда. Но стена держала, только снова посыпались штукатурка и пыль.
— Если, если… Если бы да кабы… Я думаю так: нам надо из этой бойни выбираться, пока нас тут как в мышеловке не захлопнули. Надо налево и вниз в ложбину. Там по карте кладбище. Еще одно. Надо организовать оборону так, чтобы до завтра продержаться, может быть, комдив что-нибудь предпримет…
У двери на улицу продолжал гореть наш танк, из второй двери у задней стены был виден пригорок, заросший деревьями. Рядом с дверью стояла наша самоходка СУ-76, пожалуй, одна из последних, оставшихся от нашего танкового «войска». К горящему у двери танку подошла немецкая самоходка и встала рядом, не проявляя никакой активности. Очевидно, шемцы поняли, что в бойне штаб, и решили захватить нас живыми.
Мы с Ефимом осторожно выглянули в проем двери. Немецкая самоходка стояла к двери задом. Вдруг из дома через дорогу, напротив бойни, выбежала женщина с ребенком на руках. Рядом с ней мужчина. Они, очевидно, решили, что в каменной бойне безопаснее, чем в их домишке. Но в это время опять разрыв то ли снаряда, то ли мины. Перебегавшие улицу заскочили в дверь бойни. Но ребенок… Они еще не поняли, что произошло. Женщина отдала ребенка Аронову.
— Перевяжите ребенку головку…
Ребенок был мертв. Осколки попали ему в голову.
Из письма учительницы Сатиевской средней школы Дубновского района Шумельчук Валентины Алексеевны (16 октября 1985 г.):