Записки отшельника

Ну, хорошо! Пусть это правда! «Русское дворянство не аристократично, не родовито» – как он говорит. Но что же дальше? Татары не остались у нас, к сожалению; не крестились – и пришлось обходиться домашними естественными средствами, придумывать суррогаты завоеванию – для подчинения всей этой простодушной, но беспутной и нередко буйной «меньшей братии» нашей. И это вошло уже в кровь нашу, – прошедшее неизгладимо и прерывать вполне с его преданиями было бы опасно и ошибочно. Ведь вся история Европы в XIX веке есть нечто иное, как история разочарования в рационалистических и эгалитарных идеалах XVIII века. Слава Богу, что мы стараемся теперь затормозить хоть немного свою историю, в надежде на то, что можно будет позднее свернуть на вовсе иной путь. И пусть тогда бушующий и гремящий поезд Запада промчится мимо нас к неизбежной бездне социальной анархии.

Славянофилы всегда стояли горой за самодержавие. Это прекрасно. Но они ошибочно думали, что этот величественный столп единоличной власти может долго стоять, не колеблясь, после того, как будут приняты все боковые его опоры, друг на друга столь государственно налегавшие.

Так ошибались старые славянофилы.

Зачем же младшим ученикам их подражать им во всем так просто ?

Нет! Не просто продолжать надо дело старых славянофилов; а надо развивать их учение, оставаясь верными главной мысли их, – о том, что нам по мере возможности необходимо остерегаться сходства с Западом] надо видоизменять учение там, где оно было ни с чем несообразно. Надо уметь жертвовать частностями этого учения – для достижения главных целей – умственной и бытовой самобытности и государственной крепости.

Сам И. С. Аксаков понимал, что глубокое видоизменение первоначальной славянофильской теории – неизбежно. Он превосходно это выразил в своем предисловии к жизнеописанию Тютчева.

«Не как учение, воспринимаемое в полном объеме послушными адептами (говорит он там), а как направление, освобождающее русскую мысль из духовного рабства пред Западом и призывающее русскую народность стать на степень самостоятельного просветительного органа в человечестве, славянофильство, можно сказать, уже одержало победу, т. е. заставило даже и врагов своих признать себя весьма важным моментом в ходе русской общественной мысли. Мы, с своей стороны, думаем, что оно не только исторический момент, уже отжитый, но и пребывает и пребудет в истории нашего дальнейшего умственного развития как предъявленный неумолкающий запрос»… И далее: «Может потеряться из виду преемственная духовная связь между первыми деятелями и новейшими ; многое, совершающееся под общим воздействием, но совершающееся в данную известную пору , при известных исторических условиях, будет даже уклоняться, по-видимому, от чистоты и строгости некоторых славянофильских идеалов». «Некоторые, слишком поспешно определенные формулы [29] , в которых представлялось иным славянофилам будущее историческое осуществление их любимых мыслей и надежд, оказались или окажутся – ошибочными и история осуществит, может быть, те же начала, но совсем в иных формах и совсем иными неисповедимыми путями. Но тем не менее раз возбужденное народное самосознание уже не может ни исчезнуть, ни прервать начатой работы…» и т. д. (Ф. И. Тютчев. М., 1874, стр. 77–78).

Какое верное, ясное понимание дальнейших судеб славянофильского учения!

Почему же славянофилы младшие, новейшие, не хотят узнать той же теории русской самобытности – в расслояющих и прикрепляющих к земле (дифференцирующих и объединяющих) начинаниях 80-х годов?

Разве эти начинания, эти смелые и настойчивые усилия – подражательны ?

Разве они не вызваны неотложными практическими потребностями самой будничной нашей действительности!

Разве они не связаны тесно с русской историей последних двух веков ?

Разве они не соответствуют тем исторически приобретенным душевным навыкам населения, о которых я уже выше говорил не раз?

Я думаю, славянофилы согласятся, что национальное культурное государство есть своего рода живой и развивающийся организм. Так думал и Данилевский, один из наиболее чтимых славянофильских учителей.