Записки отставного медицин-майора

— Дура ты набитая! — не выдержал я. — Ты что думала, тебе на всю жизнь одного укола хватит? Тебе не то что двести — одного грамма нельзя, дошло? Сама же говорила — аллергия! Зачем пила?

— Дык жа ж люди сидят, неловко не пить!

— А неловко, так задыхайся! А у меня эуфилина на всех дур не хватит, другим тоже надо! Дошло до тебя наконец или еще нет? Вот этот укол — последний, имей в виду! И если еще хоть грамм…

— Что вы, доктор, крый божа! Хай яны сдохнуць, каб я…

— Договорились! — обрываю я. — Но помни: я тебя предупредил!

Она астматик начинающий. Она еще не знает, что будет покупать эуфилин впрок, больше всего в жизни боясь, что он вдруг кончится. Такое уже, кстати было: месяца два весь город сидел без эуфилина. И эта усвоит быстро, что к чему, будет всем лекарям совать то колбасу, то еще что-нибудь эдакое, но запас эуфилина у нее будет. И колоться научится сама, и пить будет — начальство своих привычек менять не любит, да и традиция ублажать начальство умрет не завтра.

А вообще нет такой недели, чтоб у нас всего было вдосталь: то бинтов не хватает, то транквилизаторов, ритмилена — список длинный. Потм появляется, снова исчезает, иногда на время, чаще навсегда. Лекарства, которые мы применяем на «скорой», бесплатны, но это не значит, что они бесплатны вообще. Медицинским учреждениям нечем расплачиваться с поставщиками, а те вынуждены прекращать производство.

И когда я вижу в глазах больного страх, и гнев, и ненависть, я понимаю: вся эта экономика ему до лампочки, ему жить хочется! Он знает твердо: государство ему должно. А раз нет, значит, украли. Нет колбасы — значит, украли торговцы, нет лекарств — украли врачи.

Вот так, дорогуша пациент. Тебе не платят — ты не платишь: ни аптеке, ни мне, лекарю. Ты нищий, и я нищий. Равенство у нас, то есть один нищий ничем не обязан другому нищему.

Ну да, клятвы, врачебная совесть, а как же. Но совесть — понятие религиозное, а мы с пеленок атеисты. И я не уверен, что мне ее, совести значит, хватит надолго, не уверен, что смогу десятки лет днем и ночью мотаться по жаре иль грязи, в ледяную стужу, вскакивать десять раз за ночь, нестись бегом к тебе на пятый этаж и выслушивать твою злобу, понимать ее причины и… не отвечать. И терпеть психованных мамаш, которые в три часа ночи вызвали «скорую» только потому, что ребенок заплакал или бабушка, извините, не так пукнула (был, был у меня такой вызов), или в пять утра выслушивать жалобы пьяного болвана на то, что его, видите ли, жена не любит и он умрет с горя, если я ему не сделаю укол. И однажды я сорвался…

Работал я уже вторые сутки подряд: ночь, день и ночь. В четыре утра поступил вызов — остановка сердца. Летели, как говорит Петя, «сшибая все столбы по дороге»! Прилетели за пять минут. В комнате на кровати лежит женщина лет сорока пяти, больше никого. Кто же вызвал «скорую»? Да она сама и вызвала, лежит вон в полном сознании, румяная — с остановкой сердца так не выглядят! Это другой диагноз: «Синдром пустой второй подушки», одиночество, страх, да и гормоны играют…Но это — не ночью и не для «скорой», черт побери! Впрочем…

— Что Вас беспокоит?

— Вы знаете, доктор, у меня во сне постоянно останавливается сердце! Просыпаюсь — стоит! Я пальчиками вот так пошевелю — начинает идти. Стоит уснуть, опять останавливается. Просыпаюсь — стоит! Я…

— Извините пожалуйста, но у меня тоже часто такое бывает по утрам: просыпаюсь — стоит! Но вас я ни разу не вызывал! Аня! Дай тазепам, 2 таблетки, и выпиши направление на консультацию психиатра. Всё, поехали!

Потом, через неделю, поступила жалоба, меня вызывали, разъясняли, объявили выговор — черт с ними, где-то они правы, и т. д., и т. п. Но…

— Тройка, срочно!

— Слушаю, Танечка.

— Кузнечная, возле гастронома, драка. Звонила какая-то бабулька, дерется один против двадцати. Просила побыстрее, а то он всех поубивает.

— Понял, еду.

К моему приезду бой уже закончен. И милиция здесь, конечно. На земле девять парней корчатся, приходят в себя. Остальные, говорят, дали деру. Оказывается, четверо подвыпивших юнцов лет пятнадцати-шестнадцати пристали к шестидесятилетнему человеку, потребовали сигарет, денег, поиздевались в охотку, даже по уху съездили, но тут вдруг подлетел жигуленок, из него выскочил мужик лет тридцати, и через несколько секунд трое уже валялись на земле, а четвертый с диким воплем «наших бьют» несся к ближним пятиэтажкам. Оттуда вылетела ватага таких же орущих огольцов, но им не повезло: мужик работал, как знаменитый Брюс Ли из кинобоевика, атакующие отлетали от него, как мячи от стенки.

Мужик оказался командиром роты ОМОН — наш брат, бывший десантник.

А на следующий день у следователя разъяренные родители орали, что взрослый дядька-сволочь избил бедных подростков-несмышленышей, одному сломал челюсть, у двоих переломы ребер, двое лежат с сотрясением мозга.

Ну, насчет мозга это явный перебор: вряд ли там на всю ватагу набралось хоть полкило серого вещества, нечему сотрясаться.