Еще со вчерашнего дня шел сильный дождь, так что я должен был приказать прикрыть костер, приготовленный для Дерю. В ту минуту, когда я сел с преступником в позорную тележку, дождь до того усилился, что мне не помнится даже, случалось ли еще когда-нибудь видеть такой ливень. Дерю, несмотря на ужасные преступления, в которых был уличен, не показывал ни раскаяния, ни готовности сознаться. Он отправлялся на тот свет не раскаявшимся преступником и потому не возбуждал слишком большого сострадания к себе. Но его маленькое тощее тело до того дрожало под тафтяной одеждой, что во мне невольно появилось чувство сострадания. Я попросил у пристава Фавро зонтик и передал его осужденному.
Во все время переезда он не переставал говорить: то он читал молитвы и псалмы, то, обращаясь ко мне и к господину Бендеру, говорил о своем осуждении и продолжал уверять, что он не отравлял госпожу де ла Мотт, что она умерла своей смертью и что он виноват только в том, что скрыл ее труп.
Когда мы прибыли на Гревскую площадь, я по его просьбе приказал остановиться у здания ратуши. Дерю вошел в комнату и долго писал свое предсмертное завещание.
Когда пробило три часа, его вывели и перевезли на эшафот. Он так пожелтел за это время, что напоминал собою человека, больного желтухой, но в то же время он был спокоен и не дрожал. Когда ему развязали руки, чтобы привязать его к андреевскому кресту, он посматривал на толпу и махал некоторым своим знакомым рукой. Потом он стал помогать моим помощникам снимать с него платье, что было вовсе нелегко, потому что, несмотря на зонтик, он промок до костей.
Его привязали к кресту. Тогда он попросил у господина Бендера позволения приложиться к распятию. Сделав это, он пристально взглянул на Бастьена, одного из моих слуг, который обязан был казнить его и уже взялся за булаву. Дерю посмотрел на него и промолвил: „Ну, поскорей к делу!“
Бастьен тотчас же раздробил ему руки, голени и бедра. При каждом ударе преступник издавал пронзительные крики. Но когда нанесен был удар в грудь, то Дерю не шелохнулся и замер с открытыми глазами. Тело его было сожжено так, как было сказано в приговоре».
Глава XII
Дело об ожерелье
Дело об ожерелье до того известно, что мне кажется совершенно бесполезным разбирать в подробностях все его обстоятельства. Я не желаю прибавлять новых догадок к тем, которыми хотели объяснить тайны этой загадочной интриги, бросившей роковое пятно на королевское семейство в то самое время, когда народные страсти начали потрясать до основания королевский трон во Франции.
Здесь я ограничусь только тем, что вкратце напомню те обстоятельства, которыми сопровождались аресты кардинала Рогана, Калиостро, господина Рето де Виллета, госпожи Олива; тут же я сообщу подробности того, каким образом Жанна де Валуа, графиня де ла Мотт были отданы в руки исполнителя верховных приговоров.
Однажды госпожа де Буленвилье, жена парижского превота, встретила в деревне Сен-Леже-су-Бувре в Бургонии маленькую девочку, которая, протягивая к ней руки, сказала:
— Добрая госпожа! Подайте, Христа ради, мне, потомку древних королей Франции.
Эта фраза удивила госпожу де Буленвилье; она остановила свою карету и спросила у ребенка объяснения такого странного способа просить милостыню.
В это время шел мимо местный приходский священник.
Услышав разговор, он подошел и сказал, что ребенок говорит правду, и что эта девочка прямая наследница Генриха де Сен-Реми, незаконного сына Генриха II и госпожи Николь де Савиньи.
Госпожа де Буленвилье, продолжая свои расспросы, узнала, что девочка была сиротою и содержалась за счет общественной благотворительности прихода; она увезла ребенка в Париж. Здесь д’Озье занялся генеалогией маленькой нищенки, и скоро было доказано, что Жанна де Валуа, а также ее брат и сестра совершенно законно ссылаются на свое происхождение.
Об этом деле герцог де Бранка-Серест подал доклад королеве и господину де Морена. Вследствие этого для Жанны Валуа, брата ее и сестры назначено было особое содержание. Брат Жанны поступил на морскую службу и умер лейтенантом флота под именем барона де Сен-Реми де Валуа.
В 1780 году Жанна Валуа вышла замуж за одного из королевских телохранителей, графа де ла Мотта.
У графа не было никакого состояния, кроме жалованья; все приданое его жены состояло из незначительного пансиона. Таким образом, средства эти далеко не могли удовлетворить страсти молодых супругов к роскоши и удовольствиям. Графиня де ла Мотт желала во что бы то ни стало блистать в свете и потому скоро завела интригу с целью пополнить свои ограниченные средства.
Жанна де Валуа, говорит в своих мемуарах аббат Жоржель, несмотря на то, что не отличалась особенной красотой, нравилась всем своею свежестью и молодостью. Лицо ее отличалось одухотворенностью и привлекательностью; она обладала особенным даром слова, и каким-то добродушием дышали все ее речи. Под такою-то привлекательной наружностью скрывалась душа и наклонности цирцеи.