Записки палача, или Политические и исторические тайны Франции, книга 1

— Позвольте заметить вам, милостивый государь, что вопрос ваш, по крайней мере, странен. Неужели вы думаете, что отец, который настолько дорожил своей честью, что решился пролить кровь своего сына, чтобы только избавить его от стыда и позора, будет настолько глуп, что выдаст эту тайну первому придворному франту, который вздумает спросить его об этом.

Незнакомец нахмурился.

— Знаешь ли ты, негодяй, с кем говоришь? — возразил он, — я граф де Шароле.

— Я очень рад чести познакомиться с вашим сиятельством, — отвечал мой прадед. — Я уверен, что мне никогда не придется исполнять свою обязанность по вашему делу, несмотря на строгость законов, которые карают за покушение на жизнь знатных особ. Вот вы, ваше сиятельство, изволили поверить тому, что я убил своего сына; поэтому и я могу поверить тем слухам, что сам король обещал помиловать того, кто убьет ваше сиятельство, точно так, как вы изволили убить несчастного и ни в чем не виноватого человека.

Граф побледнел от негодования:

— Несчастный! Я не знаю сам, как до сих пор я не проколол тебя насквозь шпагою за твое безумие. Но этим я как будто подтвердил бы те нелепые слухи, которые ты повторяешь. Хоть я и не хочу оправдываться перед тобой, наемным убийцей, но знай, что убийство кровельщика, которое будто бы было совершено мной, не что иное, как наглая ложь. Если этот человек и погиб при подобных обстоятельствах, то никак не я виной этому; все это сделал мой брат граф де Клермон, который и виноват в этом, если только можно назвать виновным человека, лишенного рассудка и действовавшего бессознательно.

История графа де Шароле, который для того чтобы показать свою ловкость, выстрелил в кровельщика и убил этого несчастного ремесленника на той самой крыше, где он выполнял свою опасную работу, была настолько распространена в эту эпоху, что прадед мой нисколько в ней не сомневался. Король помиловал графа и простил ему это убийство только с тем условием, что точно такое же прощение будет дано и родственникам или друзьям несчастной жертвы жестокости графа, если они решатся отомстить за себя и убьют графа. Поэтому Шарль-Жан-Баптист был необыкновенно удивлен, заметив, что граф с такой живостью отказывается от преступления, в котором обвиняло его общество, и на которое, как говорили, сам преступник смотрит только, как на шалость. Новое объяснение этого дела могло быть справедливо, и таким образом вся вина падала на брата графа де Шароле, который, судя по поведению его у гробницы диакона города Парижа (Diacre de Paris) и в некоторых других обстоятельствах был одержим безумием. Прадед мой почувствовал вдруг какое-то странное расположение к графу, который скорее заслуживал сожаления, чем насмешки, если только действительно общественное мнение безвинно оклеветало его. Прадед мой попросил извинения в тех невежливых выходках, которые он только что сделал графу и удовлетворил его любопытство, показав ему Шарля-Генриха Сансона, игравшего на дворе и даже не подозревавшего о той страшной судьбе, которую приписывало ему общественное мнение. Вслед за этим Шарль-Жан-Баптист осмелился со своей стороны задать несколько вопросов по делу убитого кровельщика. Граф сполна подтвердил все сказанное им и уверял, что брат его, граф де Клермон, аббат храма Святой Жермен де Пре (Saint-Germain des Pres), совершил это убийство в припадке сумасшествия, и потому на все это дело надо смотреть только как на выходку безумного. Что же касается графа де Шароле, то, по его словам, он был совершенно невиновен и в доказательство ссылался на показания слуг, которые сопровождали его в это время.

— Шено, — сказал он одному очень молодому человеку, стоявшему на почтительном расстоянии, — подойди и скажи все этому молодцу, хотя он и кровопийца, но ты уверь его, что кровельщика убил не я, а брат мой, аббат, в припадке своего безумия.