Записки палача, или Политические и исторические тайны Франции, книга 1

Быстрота, с которой велось и окончилось дело, показывала, насколько подобные преступления возбуждали общественное негодование и как спешили привести в исполнение это вполне заслуженное наказание. Мирится ли с правосудием такая поспешность? Говорят, что Господь Бог долготерпелив, потому что вечен. Не должно ли и человеческое правосудие, только во имя Божие присвоившее себе право казнить, не должно ли и оно, по примеру Всевышнего, действовать не спеша, если желает избежать ошибок? Не имея намерения вдаваться в подробное обсуждение этого вопроса, я со своей стороны только скажу, что я всегда сочувствовал той медлительности уголовного судопроизводства, которая допущена современным законодательством. Нужно, чтобы успокоились страсти, исчезло первое сильное впечатление, прежде чем настанет день торжественного суда. Священное Писание говорит нам, что и на небе более радуются обращению на путь истинный одного грешника, чем спасению сотни праведников. Поэтому мне кажется, что и в храме правосудия нужно более радоваться оправданию одного невиновного, чем осуждению сотни преступников.

Что касается Шабера-сына и его сообщника, их участь вполне ими заслужена. К счастью, в эту эпоху отцеубийство уже было очень редким преступлением, и Шарлю-Генриху Сансону, быть может, не приходилось более исполнять такие суровые казни, какие были на этот раз обозначены в приговоре: преступник подвергался и публичному покаянию, и отсечению кисти руки, и сожжению трупа его. Исполнять такие важные казни приходилось нашим исполнителям гораздо реже, чем это предполагают. В то время моему деду чаще всего приходилось приводить в исполнение приговоры о наказании плетьми и клеймении: два наказания, бывшие в ходу за воровство и подделку. Я бы мог предоставить длинный список этих экзекуций, но они вызовут только чувство отвращения у читателя и не возбудят его интереса.

Современное французское законодательство более уважает чувство человеческого достоинства, и потому отменены уже телесные наказания. Клеймение и позорный ошейник (carcan) исчезли; при мне эти казни были исключены из числа обязанностей исполнителя. Изувечение, предшествовавшее казни отцеубийц, тоже вышло из употребления как проявление жестокости, недостойной цивилизованного общества. Сожжение трупов и рассеяние по ветру праха преступника осталось только как отвратительное воспоминание, которое возбуждало общественное негодование и пятнало правосудие. Теперь осталась на эшафоте только одна смертная казнь, производимая во имя закона. Внутренний голос шепчет мне, как старому потомку палачей, что и этот последний остаток варварства будет снесен могучим влиянием прогресса. Я надеюсь, что законодательства, опираясь на истинно религиозные начала, признают, наконец, что жизнь человеческая неприкосновенна, и что право прерывать ее принадлежит одному Господу Богу.

Глава XI Дерю

Я уже говорил выше, что мы никак не могли сохранять постоянно спокойствие духа при всех казнях, которые приходилось нам приводить в исполнение. Несмотря на то, что владея мечом правосудия, необходимо быть безразличным ко всему окружающему, на каждого из нас часто нападало раздумье в то время, когда приходилось исполнять свои жестокие обязанности. Нередко кровь, проливаемая нами, возбуждала в нас такое беспокойное состояние духа, что, казалось, недалеко и до угрызений совести. Иногда важность преступления нарушала то бесстрастие, которого закон требует от исполнителя. Были случаи, когда приходилось карать смертью одно из тех чудовищ, которые имеют один только образ человеческий и которых сам ад время от времени создает к ужасу всего человечества. В это время дух невольно возмущался, и меч правосудия казался нам мечом Божиим.

Одним из таких чудовищ был Антуан-Франсуа Дерю (Desrues).

Преступления этого человека возбуждали в одно время и тайный ужас, и непреодолимое отвращение. Нельзя без негодования смотреть на такую смесь лицемерия и ума; нельзя без отвращения прикасаться к этой грязи, к этим низким и тлетворным чувствам, для которых убийство человека не более чем средство, а сладострастие — цель жизни.

Антуан-Франсуа-Мишель Дерю родился в Шартре 20 января 1744 года.

Отец его, Мишель Дерю, если верить брачному контракту Франсуа Дерю, торговал хлебом; если же верить документам, оставшимся после процесса, то он был содержателем гостиницы. Очень легко может быть, что Мишель Дерю занимался в одно время тем и другим.

Мишель Дерю умер в 1748 году, оставив после себя четверых детей, из которых герой нашего рассказа был старшим. В то время, когда преступления Дерю придали всеобщую известность его имени, одна из его сестер была уже монахиней, а другая еще послушницей в Шартрском монастыре; брат его в это время был трактирщиком.

Франсуа-Мишель Дерю был воспитан одним из своих дядей, потому что после смерти отца он остался ребенком четырех лет, а мать его умерла вскоре после отца.