Записки партизана

Но Марк Апкарович сказал мне, что арестованный на первом же допросе сознался. Да ему и трудно было упорствовать: документы, найденные при обыске, были слишком красноречивы. К тому же из допроса выяснилось, что со Свиридовым по шпионской деятельности был связан еще один работник комбината — техник Шустенко! Но он успел скрыться, и сейчас его разыскивают.

Я шел домой, и Свиридов не выходил у меня из головы. Я никак не мог простить себе, старому подпольщику, своей близорукости. Кто знает, может быть, мы с Евгением проморгали еще кого-нибудь и в нашем отряде или, еще хуже, среди будущих подпольщиков окажется такой же Свиридов? И я снова и снова перебирал в памяти всех товарищей по отряду и будущему подполью.

В прихожей встретила жена.

— У тебя гость, — шепотом сказала Елена Ивановна. — Какой-то Тимошенко, Петр Тихонович… или Трофимович, не разобрала. Сидит уже добрый час. Ты знаешь его? Нет? И я тоже. А он, судя по разговорам, прекрасно знает и тебя, и меня, и Женю… Будь осторожен с ним, — и Елена Ивановна показала глазами на дверь. — Не нравится мне этот старичок. Странный он какой-то…

Я вошел в кабинет. Навстречу медленно поднялся с кресла старик. Он был в сером поношенном костюме. В руках — палка. Движения медленные, расслабленные, старческие. Седые волосы падали на лоб. На вид старику было за шестьдесят.

— Чем могу служить?

Гость отрекомендовался, но, очевидно, заметив, что его имя ничего не говорит, снова устало опустился в кресло и, улыбнувшись, спросил:

— Неужели вы меня не узнаете, Петр Карпович?

Голос был глухой, низкий, совершенно незнакомый. Я внимательно вгляделся в его лицо и только тогда узнал в нем Ивана Семеновича Петрова, молодого талантливого инженера, друга Евгения, вовлеченного тем в группу подпольщиков. Я был восхищен перевоплощением.

Мы договорились с Иваном Семеновичем, что в случае занятия Краснодара немцами он выдаст себя за инженера, недавно приехавшего из Казани к своим краснодарским родственникам. Он скажет, что родственники эвакуировались до его приезда и он остался в городе один, без знакомых.

Глава IV

Положение на фронте оставалось тревожным. Гитлеровцы продолжали наступать.

Артиллерийская часть, стоявшая на комбинате, ушла на фронт. Евгений вскоре получил от ее командира «фронтовой привет» — он прислал ему в подарок снайперскую винтовку. Надо было видеть в этот момент Ермизина. Он поднял винтовку над головой и грудным своим, мощным, как орган, голосом провозгласил:

— Теперь будет дело! Теперь, Евгений Петрович, отпустите мне часы для занятий, и я ручаюсь: команда особого назначения будет стрелять не хуже, чем стреляли у нас в школе «Выстрел». Всех сделаю снайперами.

«Все», разумеется, снайперами быть не могли — мы отобрали лучших стрелков, и Ермизин принялся обучать их. Маленький, коренастый, флегматичный на вид, он был артистом своего дела — умел создавать стрелков по образу и подобию своему. Чем больше увлекался в работе Ермизин, тем спокойней, сосредоточенней становилось его лицо. Однажды, пристально глядя своими серыми глазами на Женю, он сказал:

— Вы допускаете, Евгений Петрович, большую ошибку в своей жизни.

— Какую же? — улыбаясь, спросил Женя.

— Зачем быть инженером-конструктором, когда самою природою назначено вам быть снайпером?

Ермизина я вспоминаю с большой благодарностью: его стараниями мы не знали в отряде недостатка в снайперах, даже Надя Коротова хаживала на операции со снайперской винтовкой.

Появились у нас и автоматы — русские и немецкие. Стрелять из них училась поголовно вся команда. Ермизин научил и разбирать и собирать их. Он же первый показал нам, насколько русское оружие лучше немецкого: в наших автоматах больше патронов, наша винтовка дальнобойней.

Все, включая и медсестер, умели к этому времени стрелять из ручного и станкового пулеметов, знали даже, как произвести выстрел из миномета и пушки. Женщины почему-то с особым увлечением изучали пулемет и готовы были совсем не уходить с полигона.

Но огнестрельного оружия для всей команды пока не хватало. И здесь мне пришла счастливая мысль, которой, помню, я поделился с Евгением, среди ночи разбудив его. К гладкоствольным ружьям комбинатовской охраны (тип берданки) я предложил сделать патроны «джиганы». Когда они были готовы, опробовал их наш «артист» Ермизин. Они пробивали с двухсотметрового расстояния полуторадюймовую сырую доску. Ермизин похлопал доску, как хлопают человека по плечу, и сказал:

— Хорошо! — А это обозначало, что «джиганы» бьют отлично.

Я вспоминаю сейчас о тех днях и диву даюсь: какие огромные душевные силы появились у советских людей, когда смертельная опасность нависла над нашей Родиной! Двадцать часов в сутки работали Женя и его ближайшие друзья. Это был наш будущий комсостав.

Мы изучали военную литературу и тщательно штудировали литературу о партизанских войнах прежних лет.

Кроме того, я пересмотрел множество охотничьих и спортивных книг, журналов, справочников и сделал из них ряд выписок.