Записки партизана

Вернее было бы сказать — полуживого от страха врага. В суровом молчании партизаны обступили его. Слово «враг» включало в себя многое. За ним вставали в памяти дымы и взрывы над Краснодаром. Оно вызывало острую боль в сердце: враг оторвал партизан от семей, враг угрожал жизням матерей и детей, враг топтал сапогом поля Кубани. И вот он стоит здесь, рыжий, небритый, с отвисшей от ужаса челюстью, с пальцами, конвульсивно сжимающими пояс штанов, — враг!..

— Подвяжи штаны, скотина! Смотреть противно, — сказал по-русски Сафронов и бросил немцу ошметок какой-то веревки.

Немец упал на колени и залепетал:

— Не вешайте меня! Не вешайте меня, дорогой господин обер-партизан!

— Кто об тебя руки пачкать станет! — ответил по-немецки Сафронов и, круто повернувшись, пошел от врага прочь. Разошлись вслед за партийным секретарем и все партизаны. Скажу откровенно, ушел бы и я, но мы с Евгением должны были его допросить.

Он оказался даже не ефрейтором, а обер-фельдфебелем. Когда же Евгений, указывая на меня, сказал: «Это начальник партизан, и он обещает оставить тебя в живых, если ты будешь правдиво отвечать на все вопросы», — враг проявил редкостную словоохотливость.

Был он родом из Берлина. Профессия — лавочник: пусть господа партизаны не сомневаются — вполне солидный, глава солидного предприятия…

Часть, в которой он служил, состояла из альпийских егерей. Еще неделю назад она стояла у границы Швейцарии, там было колоссально красиво, но чертовски голодно…

Я приказал немцу показать подметки его башмаков: мне нужно было знать, какие следы будут оставлять на наших тропах егеря. Немец же решил, что я хочу воспользоваться его обувью, и торопливо начал разуваться.

Мы получили от него чрезвычайно ценные сведения. Мало того, мы заставили его продемонстрировать все, чему учили фашисты своих егерей: он показал нам, как они спускаются со скал, и как карабкаются на скалы, и как нужно массировать утомленные ноги.

Нет, учиться нам у альпинистов было нечему… Ветлугин, глядя с издевкой на Литвинова, процедил сквозь зубы:

— Вот так конфетку преподнес отряду!

Но я вступился за Михаила Денисовича: «язык» оказался первосортным, он выболтал нам все планы фашистского командования, какие были ему самому известны. И больше этот «глава солидного берлинского предприятия» нам был не нужен. Елена Ивановна снабдила его в дорогу дозой опия, и Евгений повел его к линии фронта: нужно было выполнить задание командования ближайшей нашей дивизии и передать «языка» в условленном месте верным людям. Через дня два-три обер-фельдфебелю предстояло увидеть регулярные войска Советской Армии.

* * *

Агентурная разведка донесла, что гитлеровские мотомехчасти с двумя танками должны выйти на днях из Смоленской к морю.

Я приказал Евгению устроить засаду и разгромить головную колонну.

И снова шли наши по лесу и недвижно лежали в придорожных кустах.

На этот раз ждать пришлось недолго. Утром на вторые сутки сигнальщики передали:

— Приготовиться!

Первым прошел танк. Лязгая гусеницами, урча мотором, он, по заведенному обычаю, простреливал кусты из пулемета и пушки.

Лес молчал. Только эхо где-то далеко в горах глухо отвечало фашистскому орудию.

За танком мчалась разведка мотоциклистов с пулеметами на прицепах.

Лес по-прежнему стоял в суровом молчании.

Из-за поворота появились две роты мотоциклистов-автоматчиков. В несколько рядов, идя вплотную друг к другу, машины заполняли все шоссе.

Евгений быстро выдернул флажок-предохранитель противотанковой гранаты и бросил ее в голову колонны. Геня ударил гранатой в хвост, командир первого взвода Янукевич — в середину.

Три взрыва служили сигналом. На шоссе одна за другой начали рваться гранаты, стрелял пулемет.

Группа уцелевших мотоциклистов, повернув машины, стала уходить в Смоленскую.

Но на шоссе выскочили одновременно Евгений и Геня. Они кинулись к прицепу подбитого мотоцикла, где стоял немецкий тяжелый пулемет.

Не зря мы изучали вооружение врага. Немецкий пулемет был так же послушен в руках братьев, как и родной РПД.

Длинная очередь разорвала воздух. Мотоциклисты стали падать. Машины кренились набок и ложились у обочины дороги.

За поворотом шоссе, куда ушли танк и мотоциклетная разведка, раздался глухой взрыв, а за ним частые винтовочные выстрелы. Это фашистская машина взорвалась на заложенной Кириченко мине. Партизаны же малой засады в последний момент успели протянуть над шоссе проволоку. Мотоциклисты, срезанные этой проволокой, лежали в пыли. Но вот со стороны Смоленской возник нарастающий с каждой минутой гул машин и непрерывное таканье пулеметов. Это немецкие автоматчики из станицы, заслышав взрывы, спешили на помощь своей колонне.

Машины их подошли к месту разгрома и открыли ураганный огонь по кустам. Только эхо отвечало автоматным очередям. Партизаны же шли цепочкой по дальней горной тропе, поддерживая своих раненых.

— В операции участвовал двадцать один человек, — доложил мне Евгений. — Подорван танк. Убито сто восемьдесят фашистов. У нас потерь нет, если не считать четырех раненых.