Записки Павла Курганова

В штабе армии меня направили в один из отделов к подполковнику Васину. Подполковник хмурый, желчный, небрежно одетый разговаривал со мной неохотно (он отдыхал и адъютанту пришлось его разбудить). Молча подполковник прочитал запрос — порылся в каких-то, ящиках, выдвинул ящичек, похожий на библиотечный каталог, покопался в нем и, позевывая, буркнул:

— Город К. площадь Геринга.

Встретив мой недоумевающий взгляд, он объяснил, как проехать в город и разыскать площадь. Такое «пояснение» ясности не внесло. Я злился, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Подполковник удивленно взметнул брови.

— Вы меня поняли?

Я окончательно разозлился.

— Не совсем. Что ж этот майор на площади Геринга делает? Он там служит или ему памятник стоит?

Подполковник спокойно посмотрел на меня, почесал за ухом, медленно достал папиросу и закурил.

— Угум, — пыхая табачным дымом, выдохнул подполковник. — Памятник и есть… — Он еще раз затянулся. — Только небольшой, скромный. Сам видел.

— Если вы намерены шутить…

— Какие шутки, — рассердился подполковник, — Мартынято похоронен там, битый час вам толкую.

— Похоронен! — чуть не заорал я. — Не может быть?!

Подполковник пожал плечами и вышел.

На улице меня встретил старшина.

— Ну как, порядочек? — Я кивнул.

Мы сели в машину. Саша откуда-то приволок молоко, старшина распечатал пачку галет, вытащил из полевой сумки толстую плитку шоколада.

— Голландский, трофейный, Гитлер всю Европу ободрал.

Прихлебывая холодное молоко из пластмассового черного стаканчика, я обдумывал слова подполковника. Старшина ораторствовал. Обычно лаконичный, он стал странно разговорчив и заспорил с Сашей о Гитлере — куда он будет удирать. Саша считал, что в Испанию. Старшина не соглашался.

— В Африку он драпанет, вот увидишь. Ему врачи цвет кожи изменят и будет он, как папуас.

— Как же, будет, — лениво тянул Саша, — папуасы ему вмиг харакири сделают. Ось побачишь.

Холодное молоко было очень вкусным, но ощутимо отдавало чем-то едким. Принюхавшись, я понял, что во фляге минут десять назад было нечто более крепкое. Вот чем объяснялась невиданная разговорчивость старшины.

— Ну, ребята, поехали.

— До дому, до хаты?

— Нет. В город К., на площадь Геринга.

— Зачем? — удивились мои спутники.

— Дело есть. Нужно.

В город К. мы влетели с ракетной скоростью. Старшина лихо миновал КПП, помахав девушке-постовому у шлагбаума. Машина остановилась на площади у готического стиля здания городской ратуши. Это и была площадь Геринга, как нам сообщил старый поляк в выгоревшей, порыжелой конфедератке.

— О-то, о-то, проше пана, туварища — плац Геринга, пся его мама.

Перед ратушей бугрились небольшие черные прямоугольники, обсаженные цветами. В центре помещался обелиск с металлической красной звездочкой на верхушке. Это были могилы наших братьев, павших в боях за Советскую Родину, за освобождение народов от фашистского кошмара.

Я подошел к памятникам. Вечернее солнце золотило вырезанные в камне буквы. Я снял фуражку. Подошел притихший старшина и снизил голос до шепота:

— У вас тут кто-нибудь лежит. Родич или друг?

Я покачал головой и подумал о том, что все эти похороненные здесь люди были когда-то мне близки и дороги — так много общего нас объединяло.

Я подошел к центральному обелиску и увидел то, что искал. На черном мраморе горели буквы:

Гвардии майор Мартынято Виктор Иванович,

уроженец г. Киева.

Зверски замучен фашистскими палачами.

Вечная слава героям, павшим в боях за Родину.

5.10.1910 г.–19.4.1944 г.

В верхней части обелиска, в белом фарфоровом диске, помещался портрет худощавого смуглого человека с доброй улыбкой и детски-наивным взглядом.

— Не тот! Ничего общего с тем майором! Ах, сволочь! Ну погоди.

Тут же около могил я рассказал ребятам все, предварительно взяв с них обещание молчать.

— Слово коммуниста! — громыхнул старшина, пожимая мне руку.

— Честное комсомольское, — взволнованно проговорил Малоличко и зачем-то добавил, — может билет показать?

Мы посовещались. Решено было навести справки у местных властей о похороненном майоре. Уже затемно нам удалось выяснить, что майор Мартынято, тяжело раненный в бою, попал в плен. Его пытали целые сутки, затем за полчаса до освобождения города расстреляли в городской тюрьме.

Теперь стало ясно, что немцы снабдили документами погибшего советского офицера своего разведчика и перебросили его на соседний участок фронта для подрывной работы.

Скорее назад! Мы помчались по кривым уличкам спящего города. Около двух часов ночи случилось несчастье — спустил правый задний скат. Запасного баллона не оказалось, и мы провозились с починкой до самого утра.

Роса на придорожной траве уже блестела от солнечных лучей, когда машина въехала в городок. Старшина погудел перед воротами, их распахнули, машина вернулась домой.

Капитан уже был на ногах, он выглядел утомленным. Бледный, небритый, он разговаривал с незнакомым военврачом, поодаль сидели какие-то офицеры. Один из них, с перевязанной рукой, показался мне знакомым.

— Садись. Мой помощник старший лейтенант Курганов, — отрекомендовал капитан.