Записки понаехавшего

— Они же все умерли давно, а как сидели осталось… Здорово! — восклицает Таня и бежит в другой зал.

— Все умерли, — думаю я, и мой указательный палец, которым я тайком потрогал подлокотник чип-пендейловского кресла, густо краснеет.

Семья — родители лет шестидесяти и дочь лет тридцати — внимательно осматривают гарнитур из карельской березы.

— Хороший гарнитур, — говорит мамаша.

— И столик компактный, — поддакивает ей дочь. Даже на кухне у нас встал бы.

— А я бы взял картину, — мечтательно говорит отец семейства, глядя на сельский пейзаж в дубовой раме. — Уж больно козы там хороши…

В маленькой проходной комнате, за каким-то массивным комодом или секретером, стоит изящная банкетка орехового дерева, обитая зеленым бархатом. Кто-то на ней сидел. Кто-то шуршал юбками и обмахивался веером после нескольких туров кадрили и вальса. У кого-то развязался бант на атласной бальной туфельке и у того, кому разрешили его завязать, так закружилась голова, что он вышел на улицу, прошел полквартала, сел в метро и поехал домой.

* * *

При Иване Грозном царский выход обставлялся очень торжественно. Государь одевался с исключительной пышностью. Даже носовой платок его был заткан золотом и обшит драгоценными камнями до такой степени, что вытереть им нос до крови или расцарапать пот со лба было проще простого. Случалось, Иван Васильевич в припадке смирения и услужливости подзывал Шуйского или Бельского и предлагал свой царский платок:

— На, вытри сопли-то. Ишь распустил. Не хошь сам — тебе Малюта вытрет…

Из того времени к нам и дошла поговорка «ни кожи ни рожи», имеющая непосредственное отношение… Ну да я не об том. О выходе. Свита была одета также богато. Обычно отдавался приказ, в какой быть одежде. Ежели кто по бедности не имел подходящей случаю одежды, то тем из царской казны выдавались праздничные ферязи, фелони и армани. Само собой, одежду выдавали под роспись и после церемонии сдавали, потому как сегодня ты в свите, а завтра, к примеру… не приведи господь. Мало кто знает, но обычай этот, выдавать одежду из царской казны, сохранился до наших дней. К приему верительных грамот одного африканского посла свите Ельцина было выдано: костюмов от Версаче — тридцать комплектов, швейцарских часов Патек Филипп — пятьдесят пар[9], туфель английских кожаных — сорок одна штука[10], денег для оттопыривания карманов — шестьсот восемьдесят две тысячи долларов, золотых цепей — пятьдесят три метра и два парчовых бюстгальтера, отороченных горностаем. К чему я это все рассказал? А к тому, что с того дня, как вещи были получены, этих свитских не видел никто. Даже африканский посол поклялся, что не видел, хоть его и во время допроса дергали за кольцо в носу до голубых искр из черных глаз.

Между прочим, одних горностаев на оторочку бюстгальтеров пошло до ста двадцати хвостиков[11]. Не то чтобы горностаев этих… а интересно было бы взглянуть…

* * *

Удивительное дело — еще в семнадцатом веке в обычае у москвичей было ритуальное омовение рук и подметание жилища после общения с иностранцами. Прошло каких-нибудь триста с лишним лет, и мы уже моем руки и тщательно подметаем свои жилища перед встречей с ними. Неизменно только одно — встречи с иностранцами много способствуют чистоте наших рук и жилищ. Кстати сказать, иностранцы тоже ведут себя непоследовательно — раньше обижались, что мы моем и подметаем после, а теперь недовольны, если не моем и не подметаем до. Черт их разберет, басурман этих.

* * *

Как Михаил Андреевич приказал долго жить — так сейчас же комиссию по организации похорон, венки, подушечки. ЦК плакал, Политбюро плакало, Леонид Ильич так слезами обливался, что его два раза во все сухое переодевали. И то сказать — второй человек в партии помер. Это сейчас их три и никто не заметит потери не только бойца, но и всего отряда, а тогда…