Записки последнего сценариста

Интроверты, по уверению моего друга, завидуют таким, как я, смотрящим вовне; я же, напротив, проникся жгучей завистью к таким, как он.

С тех пор я иногда пытаюсь заняться самопознанием - размышляю над собственным характером и судьбой, вижу в них то, что хотелось бы исправить, грущу о роковых ошибках, да что толку теперь.

Детства своего не люблю, занимался общественной работой, вместо того чтоб читать Фенимора Купера и играть в индейцев; о юных годах вспоминаю с удивлением: кто это был, неужели я? Вот только Маяковский, "Облако в штанах" в исполнении Яхонтова - это уже в восьмом классе, а в десятом Пастернак, вот этот серый однотомник 33-го года издания, да еще Багрицкий и Есенин, переписанный от руки... Вообще же, кажется мне, поумнел я где-то годам к тридцати пяти, а может, и еще позднее, если судить даже по тому, что тогда писал.

Может, только годам к сорока стал что-то понимать в этой жизни. Такое вот запоздалое развитие.

Но это, наверное, не у меня одного. Поколение. (Рассуждаю в данном случае, как экстраверт).

Что люблю? Русские стихи - больше всего на свете. Когда совсем тошно, читаешь про себя то, что в этот момент вспомнилось, и хочется жить, жить, чтобы с этим не расставаться.

А еще - уступчив. Склонен к компромиссам. Соглашаюсь, чтоб не обижать. И не спорить.

А еще - знаю за собой такой дурацкий недостаток, как прекраснодушие, склонность приукрашивать, выдавать желаемое за действительное - что с этим поделаешь.

При том - никогда не выигрывал ни в какую лотерею. И в конкурсах в том числе. За все платил, иногда втридорога, такая планида.

Вот вам признания начинающего интроверта; вдруг они что-то еще добавят к этой книге, которую вы дочитываете.

Не могу сказать о себе, как лермонтовский Печорин, что прошлое имеет надо мной неизъяснимую власть. К несчастью или к счастью, это не так. Как будто был не я, а другой человек, на которого я теперь смотрю со стороны и нравится он мне, сказать по совести, редко. Впору начать все сызнова, с этим и просыпаюсь каждый день.

И только эти вот дневники, которые сейчас передо мной, отсылают к прошедшему - к тому, что было.

В них опять же - мало о личном. Как будто автор избегает доверить его бумаге или просто опускает, как несущественное.

Это скорее дань привычке всегда что-то записывать. Если хотите, материал для какой-то предполагаемой будущей книги.

Всю жизнь собираю материал для книги, которую так и не напишу.

1 Л. В. Варпаховский утверждал - я слышал это сам из его уст,что и арестом своим, двадцатью годами, проведенными в лагерях, обязан Мейерхольду, "разоблачавшему" его на каком-то собрании в театре. Тем не менее спустя годы Варпаховский говорил об учителе с молитвенным почтением и влюбленностью, сохранившейся несмотря ни на что. Еще одна загадка театра!

2 В своей замечательной книге об Олеше, наконец изданной у нас, Аркадий Белинков трактует "Строгого юношу" шире: эта вещь "была одним из первых произведений советской литературы о капитуляции человека перед сильной личностью, властителем и вождем". В ней Олеша "начинает объяснять и оправдывать сдачу и гибель советского интеллигента" (с. 349-350).