Записки пожилого человека

Последняя фраза — о порядочности — из процитированного мною письма Галлая очень важна для понимания его жизненной позиции и поведения. При терпимости, широте, деликатности он был человеком твердых, жестких жизненных правил, которым следовал неуклонно, придерживался ясной и продуманной позиции по принципиальным (в том числе и политическим) вопросам, с которой его нельзя было никакими силами сдвинуть. У него была стойкая — на всю жизнь — идиосинкразия к тоталитаризму в любых его видах и проявлениях, даже припудренному и подрумяненному, как в «застойные» времена. Он не скрывал своего резко отрицательного отношения к Сталину и его наследникам. К созданному ими режиму, к пестуемым ими нравам. Никогда не уклонялся от того, чтобы даже в неблагоприятно настроенных аудиториях сказать, что он думает о «лучшем друге советских летчиков, моряков, физкультурников, ученых» и т. д. и его приспешниках и трубадурах. Я не раз был тому свидетелем.

Тема «лучшего друга советских летчиков, моряков, физкультурников, ученых» и т. д. не раз насмешливо обыгрывалась им в письмах. Из Берлина он прислал мне открытку, на которой запечатлена возглавляемая Сталиным советская делегация на Потсдамской конференции 1945 года, с надписью: «Посылаю тебе историческую фотографию, которая, я уверен, должна тебе очень понравиться». Следующее послание — открытка из Ярославля, на ней памятник Некрасову: «Шлю открытку с изображением Некрасова (Н. А., а не В. П.), ибо любимого тобой персонажа, обнаруженного мною в свое время в Потсдаме, здесь пока не продают…» И открытка из Гагры: «Здесь море (теплое), солнце (часто невидимое за тучами) и очень много портретов нашего лучшего друга…»

А вот вполне серьезная история. В журнале «Октябрь» были напечатаны воспоминания главного маршала авиации Голованова «Дальняя бомбардировочная…», в ряде мест которых, видимо, под нажимом тогдашнего главного редактора журнала Кочетова обелялся Сталин. Марк хорошо знал их автора (в войну некоторое время служил под его командой) и относился к нему с уважением. Он отправил ему большое письмо с конкретным, подробным нелицеприятным разбором мемуаров, выявляющим отступления от исторической правды (письмо это недавно было опубликовано).

Пуровского духа совершенно не выносил. Как-то прислал мне две вырезки из «Красной звезды». Одна — отчет о редакционном «круглом столе» «Время. Армия, Литература», в котором его упросили участвовать. В отчете, подстригая всех под единую «военно-патриотическую» гребенку, ему приписали, мягко говоря, совсем не то, что он говорил. Он учинил скандал. Вторая вырезка — его письмо по этому поводу, которое после пятинедельных проволочек редакция все-таки вынуждена была, благодаря его упорству, опубликовать. Для ясности процитирую два абзаца из его письма в «Красную звезду»:

«…Угрозу стабильности нашего общества я усматриваю отнюдь не в „распространении ярлыков типа „национал-патриоты““, как мне приписали авторы отчета, а в самом существовании таких „патриотов“. К которым это понятие применимо только в кавычках, потому что связывают они его с критериями „состава крови“, а не с тем, как привержен человек культуре, языку, литературе своей Родины, работает на нее всю жизнь, а в час опасности — воюет за нее…

И совсем уж, как говорится, ни в какие ворота не лезет опять-таки приписанное мне авторами отчета утверждение, будто „если бы „Красная звезда“ в годы войны писала только (?) об изменниках да о воровстве в войсках, то вряд ли мы победили бы в Великой Отечественной“. Вот они где, по мнению авторов отчета, корни нашей Победы! Приятно видеть такую приверженность журналистов к своей газете (заслуги которой в годы войны были действительно велики), но не надо все-таки терять чувство меры. И тем более приписывать этот грех другим».