Записки прапорщика

— За землю-то мы постоим: по совести говоря, — повернулся ко мне Селин, — воевать нам не из-за чего. Зачем нам земля Галицкая? Там свои люди живут. А вот землю у помещиков забрать, надел увеличить, — это другое дело. У нас в Калужской губернии мужики почти совсем без земли. В нашей семье четыре брата, да отец старик еще жив, — и на пять человек всего полторы десятины.

— Чем же живете?

— Каменщики мы. Как наступит весна, так один брат остается в деревне пахать, а остальные трое — на сторону по деревням кирпичные избы класть. Все лето и работаешь с зари до зари, а потом целую зиму спину не разогнешь. А заработаешь то что… на рыло не больше как рублей по семьдесят, по восемьдесят. Да это еще крепиться надо. Не выпивать. А если грех попутает, выпьешь, так домой в тех же портках, в которых вышел, вернешься.

— Помещиков много у вас в Калужской губернии?

— А где их мало? У нас, мужиков, земля — глина настоящая. На ней ни черта не растет, а у помещиков лучший чернозем. Правда ли, что революция? — недоверчиво посмотрел на меня Селин.

— Правда, Селин. Я слышал это в дороге. Скоро всем солдатам будет известно. А если неправда, так надо сделать правдой!

— Справедливо изволите говорить, ваше благородие!

* * *

Я вошел в благоразумно приготовленное Ларкиным помещение. Вымывшись с дороги, начал разбирать свой чемодан. Вскоре зашел Воропаев. Канцелярия полка на время пребывания полка в глубоком резерве переселилась в Омшанец.

— Привез что-нибудь? — обратился ко мне Павел.

— Многое кое-что, только не того, чего ты спрашиваешь.

— Что же ты? Так выпить хотелось!

— Остепенись, Павел, пьяницей сделаешься.

— Да уж лучше пьяницей, чем на фронте торчать!

— В окопах тебя никто не заставляет сидеть, сидишь ты в канцелярии, и пить основания нет.

— Давно это ты нравоучения читать начал? Надел погоны… кичишься.

— Да разве я кичусь? — удивился я. — Я говорю, что пьешь ты много.

— Много пьешь?! Уж не ты ли подносишь?

Видя ворчливое настроение Воропаева, я попробовал его успокоить привезенной новостью о революции.

Однако на Павла мои сообщения подействовали слабо.

— Если бы ты мир привез, я рад бы был. А то революция! Эка важность, если нас по-прежнему здесь держать будут! Мир нужен. Осточертела война! — истерично прокричал Воропаев.

— Какой ты чудак, — успокаивал я Павла, — раз революция, то и мир скоро. Посиди здесь. Я на минутку схожу к командиру с рапортом.

Оставив Воропаева пить чай, я оделся, прицепил револьвер и направился к штабу.

В одной из больших комнат штаба уже собралась группа офицеров, прибывших за получением жалованья. Среди офицеров я увидел Земляницкого, Борова, Остроухова и несколько других знакомых товарищей.

— А, Оленин! Вернулся… Что хорошего?

— Много. Такие, господа, интересные новости!

— Что такое, говори, говори! — обступили меня.

Молокоедов прикрыл свою шкатулку с деньгами и в свою очередь вытянул голову в мою сторону.

— Революция, господа!

— Что? Что? Как ты сказал?

— Революция, господа!

— Какая, где?

— Самая настоящая, красная.

— С зелеными ушами, — вставил Земляницкий.

— И уши красные и руки длинные!

— Довольно шутить! — крикнул Боров. — Говори толком, что знаешь.

— Свергнуты министры. Государственная Дума взяла власть в свои руки. Созданы Советы рабочих депутатов. Войска на стороне Думы. Слышно, что Николай отрекся…

— Чего вы здесь болтаете, прапорщик! — раздался за моей спиной резкий голос.

Я оглянулся. Позади стоял полковник Хохлов.

— Рассказываю новости, господин полковник, могу повторить: образовано Временное правительство, свергли власть старых министров, царю предложили отречься от престола…

— Вы что, прапорщик, сумасшедший или пьяны? — резко закричал Хохлов.

— Ничего подобного. Передаю верные слухи.

— Если, прапорщик…

— Поручик, господин полковник.

— Если, поручик, вы будете распространять такие вещи, то я немедленно отправлю вас на гауптвахту!

— Ваше дело, господин полковник.

Молодые офицеры, затаив дыхание, слушали мои пререкания с Хохловым.

— Я думаю, господин полковник, — обратился я к Хохлову, — что вам все это уже известно. В Петрограде произошла революция, и о ней на фронте не могут не знать.

— Когда фронт будет знать, вас не касается. А сейчас я вам воспрещаю, прапорщик…

— Поручик, господин полковник.

— …воспрещаю распространять подобные нелепости!

— Истинные факты, господин полковник.

— Петр Маркович, — обратился Хохлов к Молокоедову, — я вас прошу перейти для раздачи жалованья в мой кабинет, а вам, господа офицеры, — обратился он к присутствующим, — стыдно слушать всякие нелепости от солдатского прапорщика.

Я упрямился:

— Господа офицеры слушают рассказ офицера о том, что последний слышал в тылу, и господа офицеры должны знать, что там делается.

— Кончится тем, что я отдам распоряжение, чтобы вас посадили на гауптвахту!

Хохлов резко повернулся и быстро вышел из комнаты.

— Ты где остановился? — спросил меня Боров.

— Рядом с Блюмом.

— Я к тебе зайду.

Земляницкий:

— Я тоже.

Получив от Молокоедова жалованье, я направился к Блюму.

— Новости большие, Владимир Иванович, — начал я прямо с порога. — Революция!

Блюм недоверчиво посмотрел на меня.