Записки прижизненно реабилитированного

Балерина радостно встрепенулась. Она узнала своего Василия. Вспомнились синие лесные дали и прозрачная река, журчащая на перекате. Как и тогда, она стояла по пояс в чистой воде. Сверху смотрели холмы Звенигорода. Хотелось окунуться и плыть, но сдерживал страх перед холодом. Прозвучал талое студента: «Не бойся, Танюша. Страшно только решиться. Холодно будет всего одно мгновение, а потом станет хорошо. Окунись и плыви. Ну!»

Татьяна повиновалась и победила страх. Она решилась начать говорить. Слова были готовы сорваться с уст. В них не было больше обиды и озлобления. Все стало простым и ясным. Они владели бесценным даром любви. Их жизнь принадлежала этому чувству. Все остальное рядом с ним было недостойным, мелким и жалким.

«Вася, вернись в Царство нашей Любви! Мы будем жить в ее сиянии. Это наша вселенная, радость и мечтания. Нет больше ничего на свете!» — хотела позвать балерина. Внезапно она вспомнила его отчужденные глаза, которые так часто видела в последние два месяца. «Василий лгал, когда уверял: «Человек, которого вы полюбите, будет счастливей всех королей». Он и меня и себя обманывал, — промелькнуло в сознании. — Ему не нужна моя любовь. — Ей представился облик ушедшего в себя Василия. — Он со мной не считается! Мне нет места в его душе и сердце! Так было, и так будет всегда! Ничего не изменится! Мамочка права тысячу раз!»

У Татьяны померкло в глазах. Показалось, что, еще повинуясь студенту, она бросается в воду. Пришло ощущение полета и падения. Приближалась поверхность реки. Боковым зрением она увидела, как мелькнули холмы Звенигорода, затем ее обдало холодом. Холод не проходил. Она оказалась не в чистой воде Москвы-реки, а в отвратительной тине лагеря. Несколько женщин барахтались в этой грязи и извергали проклятия. Балерина включилась в бессмысленную ссору, вспыхнувшую между лагерницами. Ее засосала трясина прошлого. Как и другие, она металась, выкрикивала грязные слова и задыхалась в бессильной злобе отчаяния.

Иголкину казалось, что он очутился на концерте на Медном Руднике. На сцене была не изящная и целомудренная балерина, его недоступная мечта, а остервенелая и похабная лагерница, утратившая остатки совести и потерявшая всякий стыд. Нос у Татьяны удлинился. Лицо стало некрасивым. На Василия лился поток лагерной брани.

Автор позволит себе отступление. Матерная и лагерная брань соотносятся между собой примерно так же, как доброе старое привидение с чудовищами из современных фильмов ужасов. Человек, не побывавший в лагерях, об этом не догадывается. Недавно во вполне приличное московское общество пришла мода на мат. Что делать, мода капризна, своенравна и непредсказуема. Мат звучал во время застолий, в компаниях. Хорошенькие женщины, жеманясь и кокетничая, произносили бранные слова. Мужчины не делали пропусков в анекдотах. Все выходили за грань дозволенного и наслаждались сладостью греха. Милые, веселящиеся люди не ведали, что из слов, которыми они так беспечно играли. как из кирпичиков, создан чудовищный фольклор. Эта словесность впитала в себя самое грязное и отвратительное, что есть в человеке: цинизм, богохульство, разврат, рабство, предательство, жажду крови, подлость, насилие, примитивность остервенелого зверя — весь позор лагерей.

После уроков Светланы Иголкин до отвращения ненавидел и всеми силами изгонял из себя лагерную брань. Студент выбирался на берег из мерзости прошлого. Теперь на него из любимых уст лился мутный поток. Татьяна не только извергала проклятия, но и била Василия по лицу. Он не отворачивался и не защищался. Из разбитых губ текла кровь. Намечался синяк под глазом. Боль не чувствовалась. Осквернялось все святое, рушилось царство любви, все катилось в пропасть. К Иголкину пришло охватившее его вчера бессилие. Перед глазами все плыло, бежали фиолетовые полосы. Он не мог остановить балерину и удержать от позора. Не говорил он и самого главного, что любит Татьяну, будет любить и никогда не сможет выкинуть ее из сердца.

Балерина возвратилась в свое прежнее прекрасное обличье. Она перестала наносить удары и смолкла, а потом подняла взор на студента и сказала усталым голосом:

— Вася, куда ты меня завел? — и продолжала с презрением: — Ты заманил меня в Царство Любви и бросил. Обменял на пустые мечты. Ничтожество, ты не умеешь любить! Ты предатель! Проклинаю тот день, когда мы встретились! Запомни, что я тебя ненавижу! Уходи и не ищи встреч со мной. Сил моих нет на тебя смотреть, — добавила она, словно просила о милости.

Вечером Василий был в церкви апостола Филиппа у Арбатских ворот в Филипповском переулке. Раньше туда ходила его бабушка, попадья Мария. Он молился. Настоящих слов молитвы студент точно не знал, но молитва была настоящей. Он просил небо дать ему силы скорее забыть балерину. Своей вины перед этой женщиной Иголкин не сознавал. Лицо Василия было разбито, но на это никто не обращал внимания. Витька Рычаг без пахана Ванечки и поредевшая блатная гвардия еще продолжали свой марш по Москве. На город накатывались волны насилия. Их грязная пена обдавала людей.