Записки Проныры

У братьев, само собой разумеется, таких проблем не было. Жук родился бойцом, размножение не входило в число его жизненных возможностей — у букашек этим заняты специализированные особи. Бесполость он ущербностью не считал, для его расы она была одной из разновидностей нормы. Жук служил Матери, как матке букашек, упоенно возился с нашей электроникой и чувствовал себя абсолютно счастливым.

Эрзинг в ответ на прямые вопросы фыркал, что он — как Жук: особь, не созданная для амуров и прочей суеты. Он лгал.

Он был гуманоид со всеми нашими общими инстинктами, ему нравилось нравиться — так он и нравился. Чтобы чувствовать себя на высоте, Эрзинг сделал себя орлом Простора в кубе, идеальным бойцом, строил скептическую мину, играл в бестелесный разум — и восхищал молодых недочеловеческих женщин вне зависимости от того, был ли на нём в тот момент бронескаф с экзоскелетом.

Я знал, что Эрзинг не может оплодотворить женщину — но этот момент моего брата совершенно не заботил. С этой стороны Эрзинг был единственным гуманоидом в поле моего зрения, кому я, вроде бы, не мог причинить серьёзного вреда, но мне от осознания этого легче не становилось. Всё равно я боялся его трогать, потому что знал: планка может неожиданно слететь и в этом случае тоже: кэлнорец внутри меня осознавал, что, усовершенствуй я Эрзинга — он перестал бы быть стерильным… но от этих мыслей мне становилось жутко.

Прикосновения гуманоидов стали мне нестерпимы — всех гуманоидов, всех, тресни небо! Ты знаешь не хуже меня, Проныра: мейнцы развязно-нежны друг с другом, а их женщины всячески подчеркивают спокойную готовность к близости любой степени — лишь бы ты им нравился. Из-за местных манер я чувствовал себя, как голодный хищник, бродящий среди потенциальной добычи — но не мог же я заразить Кэлнором этот свободный мир! Мне представлялись ряды одинаковых зданий, стерильные улицы кэлнорского города, по которым ходят одинаковые кэлнорцы в униформе — и тут же скручивало желудок.

Иногда приступы омерзения случались такой силы, что мне казались прекрасными даже обдолбанные бичи у кабака или старая бандерша, которая пыталась кокетничать. Может, они и не были перлами творения и совершенством без изъяна, зато они делали, что хотели, никого не боялись и никому не подражали.

Можешь считать меня дураком, Проныра, но я до сих пор думаю: лучше какой-нибудь веселый распустёха, выбравший самый неправильный образ жизни, чем идеальный член идеального общества, знающий, как надо на самом деле. Я сравнивал — и знаю, чего стоят и тот, и другой.

В общем, я держал себя в железных тисках. А мейнцы этого не замечали. Они ко мне привыкли, перестали шарахаться за несколько лет, раскрылись. Мы ведь сражались вместе — стая знала, что на меня можно положиться в бою. Даже осмотрительныйШед уже не орал: «Почему не в скафандре?!» — если я приходил в штаб в гражданском, а его орлы уже не меряли уничтожающими взглядами… Это было плохо само по себе, но то, что они меня трогали, было безнадёжно худо.

Женщин я обходил, делая большой крюк. От мужчин пытался уворачиваться — а они ржали, полудурки: «Душа у Ли-Рэя ранимая и утонченная». Я на них орал ужасными словами или пытался объяснить, что кэлнорцу, когда он на взводе, все равно, какой расы и пола его подружка — но действовало слабо. «Хе, размечтался!» — вот и все, что я от них слышал.

То, что связано с сексом, здесь не принимали всерьёз — даже попадая порой в беду из-за этого.

Стая Шеда считала меня проверенным боевым товарищем, из-за этого мне прощали и расу, и тавро на морде. Но я-то не перестал быть кэлнорцем, Проныра — а этого они не могли осознать! Они не верили, что я опасен — но я-то знал! Я знал, что, по их меркам, я — законченный маньяк. Услыхали бы орлы, что я о них думаю — пристрелили бы. Если моя братская любовь надежно хранила Эрзинга и Дотти, то к прочим орлам я так тепло не относился — в моём подсознании все они были потенциальными контейнерами для генов.

Впрочем, с мужчинами было сравнительно проще — они же, скорее, подначивали, чем вправду цеплялись. Вот женщины…

С женщинами мне трудно. Мейнский кодекс запрещает их бить — многие пользуются этим довольно грубо, словно вынуждают этот кодекс нарушить. Одна таки вынудила.

Эвия. С Тэффы. Имела темно-красные волосы и здоровое тренированное тело — идеальный контейнер для драгоценных генов Кэлнора. Я наводился на нее, как баллистическая ракета; рядом с ней было не отвлечься — не позволяла.

Сперва она всё время оказывалась рядом, и показывала мне себя во всех видах, и превратилась в мой постоянный ночной кошмар — но это было еще начало. Совсем худо стало, когда начала дотрагиваться.

Когда она полезла лапиться, я её отодвинул и хотел уйти. А Эвия облизнула губы и распустила шнурок на вороте. И сказала:

— Ах, Ли-Рэй, как глупо, когда парень ведет себя недотрогой!

— Не хочу я тебя, отвали! — сказал я зло. Да я был просто в ярости! То, что она делала, здорово смахивало на пытку: физиология и воля во мне шли вразнос.

— Неумело врешь! — хихикнула она. — Невооруженным глазом видно, как ты не хочешь!