Записки провинциального священника

Теперь мне предстояло навестить регента церковного хора. Он жил в центральной части города, недалеко от Соборной площади, в огромной коммунальной квартире.

Поднявшись по «черной» лестнице на второй этаж, я оказался в темном, лишенном дневного света коридоре. Из общей кухни и туалета разносились жуткие миазмы. По коридору с дикими криками бегали и разъезжали на велосипедах дети. Вышедшая из кухни и чуть было не столкнувшаяся со мной старушка, увидев меня, от неожиданности перекрестилась, а затем, придя в себя, спросила:

— Вы, наверно, к Георгию Петровичу? Плох Георгий Петрович, батюшка, плох. Вот уже неделю лежит, не встает. Митька-пострел, ну-ка покажи батюшке дверь Георгия Петровича.

Митька подкатил ко мне на трехколесном велосипеде.

— Батюшка, дяденька, тетенька, — пролепетал мальчуган (священника в длинной рясе он, конечно, видел впервые), а потом ему вдруг стало смешно, он весело рассмеялся и крикнул: — Поехали!

Георгий Петрович лежал на высокой кровати с металлическими спинками, украшенными блестящими никелированными шариками. Он лежал на спине, неподвижно, с закрытыми глазами, руки его были скрещены на груди. Перед ним на коленях стояла пожилая женщина и горько причитала. Мое появление не могло не удивить ее, но вопросов она не стала задавать, а только сказала:

— Проходите, батюшка, умирает Георгий Петрович. Будете соборовать его?

При этих словах Георгий Петрович открыл глаза и, не поворачивая головы, взглянул на меня, взглянул с наиживейшим интересом, разительным образом контрастирующим с обликом умирающего человека и всей атмосферой в комнате. Но тут же вновь закрыл глаза.

— Как вы себя чувствуете, Георгий Петрович? — спросил я.

Ответом мне был лишь тяжелый вздох.

— Позвольте представиться: иеромонах Иоанн, настоятель вашего храма и вашего прихода.

— Какого храма? Какого прихода, батюшка? — простонал Георгий Петрович.

— Храма Преображения в городе Сарске.

— Нет такого храма.

— Сегодня ночью я отслужил там всенощную и литургию. Значит, есть такой храм.

Георгий Петрович вновь открыл глаза. Теперь уже, повернув ко мне голову, он разглядывал меня с нескрываемым любопытством.

— Правда, — добавил я, — ночью я служил один, в пустом храме. Но сегодня в шесть часов вечера служба будет для всех прихожан.

— Вы когда приехали в Сарск?

— Вчера вечером.

— Так... Так... Вчера вечером... Елизавету Ивановну видели?

— Видел и забрал у нее ключи от храма.

— Забрали ключи от храма? Плохо! То есть хорошо... И вместе с тем плохо!. Плохо, потому что это вызов, потому что такого здесь еще не бывало... А Валентина Кузьмича видели?

— Пока еще не сподобился.

— Но слышали о нем?

— Слышал.

— И без его согласия сегодня служить будете?

— Буду.

— Клавдия! — приказал Георгий Петрович. — Беги к Антонине, Марии, и Марфе, и другой Марии. Пусть к пяти часам соберут всех певцов в храм. Антонина будет читать часы. Слышала, что отец Иоанн сказал? В шесть часов всенощная! Где мой подрясник? Погладь его.

— Да ты что, Георгий?..

— В последний раз попоем, причастимся, а там и умирать можно будет.

— Как же ты с постели встанешь? Ведь целую неделю ничего не ел.

— Вот и хорошо, что не ел. Перед последней службой можно было бы и подольше попоститься.

— Почему перед последней, Георгий Петрович? — спросил я.

— Батюшка мой, дорогой отец Иоанн, неужели вы думаете, что Валентин Кузьмич и иже с ним позволят, чтобы такое повторилось?

— Что повторилось?

— Служба Божия, совершаемая без их санкции. Ведь Валентин Кузьмич ни одной службы еще не пропустил! Первый приходит и последний покидает храм. Службу знает, как афонский монах. Бывало, к отцу Василию пристанет: «Почему сегодня с полиелеем служил? Какой политический подтекст в этом?» Всех прихожан не то что в лицо, поименно знает! Да что тут поименно — всю подноготную: где работаешь, где живешь, какие с тещей взаимоотношения, предков до седьмого колена перечислить может. Увидит незнакомца в храме, сразу же: «Кто такой? Ах, не хочешь говорить... Ладно, поговорим в другом месте!» Выходит незнакомец из храма, а его уже комсомольцы-дружинники поджидают — хвать за белы ручки и к Валентину Кузьмичу в кабинет. Там бедняга все, как на исповеди, расскажет. Вот какие у нас дела творятся.

— Удивительные дела!

— Обычные дела, самые что ни есть обычные, заурядные, скучные. Что же касается удивительных дел, то они здесь в двадцатых годах совершались. Великим кудесником был чекист Митька Овчаров, он же выпускник местной семинарии, была здесь когда-то семинария... Когда-нибудь расскажу вам о его подвигах...

Георгий Петрович преобразился. От мертвенно-бледной маски на его лице и следа не осталось. Он уже полусидел на кровати. Руки, которые только что, как у покойника, неподвижно лежали на груди, теперь отчаянно жестикулировали. Глаза горели.

— Господи! — Жена Георгия Петровича со слезами на глазах развела руками. — Никак умирать раздумал!

— Ты еще здесь? Я же сказал тебе, куда идти. И подрясник готовь мне!

— Иду, иду, Георгий. Слава Тебе, Боже! — Жена Георгия Петровича перекрестилась и опрометью бросилась из комнаты.