Записки рецидивиста

На третьи сутки за мной в камеру пришел надзиратель, свернул постель, вынес в коридор, я махнул ребятам на прощанье рукой и пошел в карцер. На фронтоне изоляторов этот надзиратель передал меня другому надзирателю. В тюрьме в подвале было три фронтона. Помимо фронтона изоляторов, еще фронтон смертников, кто ждет утверждения приговора, и фронтон «крытников», это кто на тюремном режиме.

На другой день ко мне в «трюм» кинули парня-татарина лет двадцати. Он получил год тюремного режима за отказ в лагере от работы. Карцер был не приведи Господи, могила раем покажется. Дунешь — пар идет, а в углах и на потолке иней лежит. Парень просидел в камере на корточках часа четыре. Когда я глянул на него, он весь был синий-пресиний. Я понял, парень до утра не дотянет, окочурится. Стал я бить в дверь, пришел надзиратель.

— Начальник, вызывай любое начальство, Жабина вызывай, — сказал я.

Пришли Жабин и корпусной, открыли дверь. Я им говорю:

— Начальник, пожалей пацана. Посмотри, он весь синий, до утра будет готовый. Я-то уже привык, а его хоть заберите отсюда.

Парня увели, я остался один. Сверху постучали:

— Кто в трюме?

— «Крытник» Дим Димыч, — ответил я.

— Между стеной и угольником сетки есть маленькое пространство. Мы тебе сейчас пошлем от веника длинную соломинку с проволочкой на конце, будешь «коня» принимать.

Ребята тоненькими ломтиками нарезали колбасу и сало, привязали их каждый в отдельности на веревочку и опустили. Я из камеры принимаю «коня». Выполнять эту работу неимоверно тяжело, работать восемь часов кайлом — детская забава в сравнении с ней. Приходится высоко залазить на лежак-таганку, который пристегнут к стене, и упираться в него одной ногой. Другую ногу я ставлю на вертикальную стену. Одной рукой подтягиваюсь за решетку, которая почти под потолком, а другой ловлю соломинкой и подтягиваю на себя «коня». Пока его поймаешь и затащишь в камеру, весь мокрый как мышь. Хотя в камере температура около нуля градусов, а то и ниже.

В карцере через одну камеру сидел Погос. Я спросил у него:

— Погос, ты «гревы» принимаешь?

— Нет, Дим Димыч. Сил у меня нету на «решку» лазить.

— Жаль, Погос. И я тебя «подогреть» никак не могу.

Потом я сел поесть. Съел все до крошки, чтобы надзиратели ничего не нашли. За принятие «подогрева», если поймают, «отломят» сверху еще пятнадцать суток карцера.

Так проходили дни в «трюме». Днем я дремал на корточках. В отбой в десять часов вечера в камеру заходили два надзирателя, отстегивали от стены единственную мебель и уходили. Остальная недвижимость камеры была сплошной бетон, и тот под шубу.

Утром общий подъем по всей тюрьме. Опять в камеру заходят два надзирателя и ключом закрывают таганку к стене. Я беру парашу и несу в туалет выливать. Параша в камере у меня, как собака, на цепь пристегивается, а конец ее в коридор выходит. Я даже кличку параше дал Джульетта. Сколько сижу в тюрьме, никак не пойму, для чего цепь нужна.

Может, тюремное начальство боится, как бы я не стащил этот тюремный инвентарь. Смешно и дико. Просто они боятся, как бы я парашей башки надзирателям не проломил, когда те заходят в «трюм» таганку пристегивать. А цепь действительно не дает размахнуться парашей как следует.

Потом камеру опять закрывают и все тихо кругом. Начинаю делать физзарядку, без движений нельзя. Когда разогреешься, все легче телу переносить холод и сырость.

Как-то вечером, еще до отбоя, я спал на корточках. Сквозь сон услышал женский голос, какую-то женщину вели в карцер. Запомнилась фраза: «Мало я этой суке дала». Женщину кинули в соседнюю конуру. Только ушли надзиратели, с ней Погос стал разговаривать, я слушаю и чувствую: голос знакомый. Но я молчал. Женщина рассказывала Погосу, как она надзирательницу супом облила за то, что та ее оскорбила. За это выписали ей пятнадцать суток карцера. Узнал — это же Зойка-карманница из Самарканда, моя первая тюремная любовь. Когда Зойка замолчала, я сказал:

— Здравствуй, Зоя, луч света в темном подземелье.

Зойка закричала:

— Дима, Димочка, это ты?! Вот так встреча!

Зойка рассказала, что должна была скоро уезжать с больнички в зону, да попала в карцер. Я ей рассказал, что тоже лежал в больничке. Нам не довелось там встретиться, так как лежали в разных корпусах: она в женском, я в мужском, а сообщения между ними никакого.

Вечером пришла смена надзирателей. Пришел Ваня, высокий худой парень, он всегда приходил слегка в подпитии. Когда принимал смену, на весь фронтон кричал:

— У, волки, я вам покажу, как нарушать!

Потом подойдет к какой-нибудь камере, откроет кормушку и часа два может болтать с зеком на разные темы. Пока напарник с фронтона смертников не позовет. Тогда они садятся с напарником играть в шахматы. Я часто подшучивал над Ваней:

— Ты, Ваня, обыграй этого фундука. Пусть узбек потом дежурит и за тебя, и за себя, а сам спать ложись.