Записки рецидивиста

— Так у него сына посадили за «пушной разбой», дали четырнадцать лет. Вот он и ходит как тень. И отношение к зекам переменил в лучшую сторону.

С Калмыком мы попали в бригаду гальванщиков. Работа вредная. Там, где ванна с водой была, еще ничего, а где с кислотой, так порой дышать невозможно. Когда опускаем кронштейны в кислоту, то противогазы надеваем. Сам цех, где мы работали, был большой, метров семьдесят, но гальваника занимала где-то пятую часть, всего две комнаты с ваннами. Остальную территорию занимал сварочный цех, где варили кронштейны. Для каждого сварщика была отдельная кабина.

Месяц мы поработали с Колей, все было нормально. Как-то вышли на работу во вторую смену с шести часов вечера до двенадцати ночи. На улице стоял тихий теплый вечер. Мы загрузили в кислоту первую партию кронштейнов, и я сказал Николаю:

— Пойду посижу немного на воздухе за цехом, а ты, Коля, смоешь полы и тоже приходи, — и я ушел.

До этого в зоне я видел двух парней, у одного кликуха была Трахома, у другого — Филин. Оба парня рослые, крепкого сложения, но я как-то не принимал их всерьез. А они оказались кентами Юрки Окорока и каким-то путем узнали, что Коля удавил их кента в камере на пересылке. Знали они или нет, что я помогал Калмыку, сказать не могу, не знаю. А они, видимо, решили свести с Колей счеты, убить, одним словом. Но когда я сидел на входе в цех со стороны гальваники, я не видел, чтобы они заходили. Очевидно, они вошли в цех с другой стороны, прошли по цеху и в одной из комнат гальваники увидели Колю. Он сидел к дверям спиной и мыл ноги из шланга. Когда дверь открылась, он повернул голову и увидел их. Трахома с налета ударил Колю по голове железным прутом. Коля сильно вскрикнул. Я услышал, почуял недоброе, вскочил и бросился в цех. Когда открыл дверь, то увидел, как они долбят Колю прутьями. В углу комнаты стоял железный совок для мусора, я схватил его. Филина я сразу вырубил, ударив совком сзади по голове, а Трахому ударил совком сбоку в пах. Он заорал и сел на пол.

Я приподнял Колю с пола, одна рука у него висела, кожа на лбу была сильно содрана, но голова не пробита. Видно, удар получился вскользь. Но другие удары достигли своей цели, Коля был без сознания. На меня такая злость накатила и ярость, что действовал я уже на грани невозможного. Схватил прут этих фраеров, которым они Колю били, и сломал Филину руки, а Трахоме ноги. Клал конечности на кронштейны и бил прутом. Только треск кости стоял на весь цех.

Тут в комнату забежал Толик Шаповалов — бригадир сварщиков. Увидел эту картину, схватил меня сзади и вырвал прут из руки, спросил:

— В чем дело, Дим Димыч?

— Да вот пацана приходили убивать.

— А он дышит?

— Дышит, да, видать, по голове сильно попало. Надо в жилую зону как-то отправить. А этих паскуд в ванну закинуть с кислотой. Там от них до утра ничего не останется, — сказал я. — И пусть думают, что «ушли на траву».

— Ты что, с ума сошел? Это же, Дим Димыч, галимый срок!

— Ты, Толя, не беспокойся за них. Тебе ничего не будет. Я один за все отвечаю, век свободы не видать. Давай хоть пацана на улицу вытащим, — сказал я, и мы вдвоем подняли Колю и понесли на улицу.

Жаль, Толян помешал, не дал бросить подонков в кислоту, и «не долго б мучилась старушка в высоковольтных проводах». А трупов нет — и «дела» нет.

На улице к нам подошел бригадир красильного цеха, спросил:

— В чем дело?

Толик объяснил, и бригадир побежал за машиной. Первыми прибежали надзиратели, потом подрулила машина. Погрузили Колю и тех двоих, я тоже запрыгнул на машину. В санчасть Колю я сам заносил, а тех — зеки. Медсестра сделала Коле укол, он долго не приходил в себя, потом очухался.

— Ну, Коля, порядок, — сказал я.

— А тех кто изуродовал? — спросил майор Кондрашов.

— Я.

— Отведите в изолятор, — приказал майор надзирателям.

Меня посадили в изолятор, а через три дня перевели в БУР.

Дали матрац и книги. Пришел «сыч» (следователь), расспросил, как дело было. Я рассказал, «сыч» ушел, и потекла моя камерная жизнь. После больницы в камеру кинули и Трахому с Филином, только в другую. К ним ходили врачи, а ко мне никто не приходил.

И вот суд. Судили в клубе. Трахома был на костылях, ноги в гипсе. У Филина руки были в гипсе и висели на бинте через шею. Они признались, что собирались убить Калмыка, а я им помешал.

Короче, обоим дали по двенадцать лет особого режима, а мне весь оставшийся срок заменили тюремным режимом. Уже в камере БУРа я подумал: «Вот ведь как бывает. Ехал в зону, думал о тюремном режиме. Как думал, так оно и получилось».

В зоне Коля собрал мне на дорогу еды и шестьсот рублей. Принесли ночью в камеру. И кто? Вот уж никогда не мог подумать. Старший надзиратель Куликов. Когда он давал мне деньги через кормушку, сказал:

— Это тебе Калмык собрал, которому ты жизнь спас.

Я хотел отстегнуть Куликову пятьдесят рублей, но он сказал:

— Не надо, Дим Димыч. Это тебе, мне уже дали. Ты опять в каменный мешок едешь, тебе там нужней.