Записки рецидивиста

— Шапку, — сказал, — себе заделаю. Ништяк будет на зиму, мех вон какой длинный, теплая шапка будет, — и засунул шкуру за пазуху под фуфайку.

Наступили тихие радости уголовного мира.

Вечером после работы мы, довольные «царским» обедом, возвращались в свои камеры. Не каждый день выпадает такая радость на долю зека.

Как обычно, в камере, вытянувшись по стойке «смирно», как на параде, нас встречал Гена, приставив ладонь правой руки к виску. Так он отдавал честь.

— Ну что, прибыли, зайцы-кролики?

— А ты, Гена, чем занимаешься? — спросил я.

— Рубашку чиню, Дим Димыч. Приходил Шаров, сказал, завтра у меня срок кончается. Сказал готовиться к освобождению. Вот рубашку штопаю. Хотел еще носки поштопать, да не нашел их. Потом вспомнил, что потерял их, когда позавчера на прогулку меня выводили. Как они слетели с ног, не представляю, ведь был в ботинках все время.

Я прошел в свой угол, лег на нары. Гена подошел и присел на край нар.

— Ты знаешь, Дим Димыч, что я думаю?

— Нет, — ответил я.

— Я вот о чем думаю. Завтра освобождаюсь, а куда мне ехать — не знаю. У меня ведь никого нет на свободе: ни родных, ни близких. Ни хаты, ничего нет. А здесь я привык, Дим Димыч, да и вы все в камере мне как родные. Ну куда я пойду? Может, я попрошу хозяина, и он оставит меня в монастыре.

— Да ты что, Гена, совсем уже сдурел? Свобода ведь. Ты чего, пенек, надумал? Да и Шарову ты на хрен здесь не нужен. Вот если на свободе пришьешь кого, тогда точно тебя вернут в зону. Но зачем тебе это надо? Ты, Гена, не махай, не переживай, что-нибудь я придумаю, куда тебе ехать жить, — сказал я.

— Ты уж подумай, Дим Димыч, а то у меня голова совсем кругом идет.

Гена ушел ставить заплаты на свою «ковбойку» — клетчатую рубашку, которая по возрасту немного уступала своему хозяину.

А я лежал и думал. Действительно, ну куда пойдет этот старый, больной человек? Разве что пополнит и без того огромную армию бомжей и бичей. Будет собирать пустые бутылки, на большее он уже не способен. Ночевать на вокзалах, чердаках, в подвалах, пока не околеет где-нибудь или не прибьют по пьянке такие же горемыки, как и он. Вот она — его свобода. Таких, как Гена, надо сразу в больницу отправлять, лечить, а не гнать на свободу. Но это нереально. Нормальным советским людям не хватает мест в больницах, штабелями в коридорах лежат, а тут каких-то уголовников лечи, от которых никакой пользы нет, один вред и расходы. Никому эти люди не нужны. Да и называние этих людей людьми чисто условное. А так они ничем от бродячих псов не отличаются, права у них одинаковые. А чем я сам лучше Гены? Абсолютно ничем. Единственный козырь у меня перед Геной — я моложе, есть сила, могу работать, если примут куда, есть зубы. А волка ноги да зубы только и кормят.

Хотелось хоть какую-то надежду вселить в человека, хоть чем-то помочь. Я собрал свой «экипаж», в зоне это называется «семейка». Позвал Слепого, Клыка, Скулу, Шапу, Карася, спросил:

— Как там у нас с бабками в общаке?

— Есть деньги, не так много, как хотелось бы. Но есть, — сказал Шапа, главный бухгалтер общака.

— Будут еще, — сказал Карась, — я на днях встретил на полигоне шофера знакомого, наш парень, шепетовский. Договорился с ним, чтобы зашел к моей жене, взял деньги и привез в зону в очередной рейс, он бывает у них раз в неделю.

— Я вот к чему, ребята, клоню, — сказал я. — Все вы знаете Гену Мазая, завтра он освобождается. У него ехать некуда, денег нет. Может, выделим ему что из общака?

Подумав, решили дать ему пять червонцев. Позвали Гену.

— Гена, — сказал я, — вот тебе от ребят на пропитание полста на первое время. Спрячь в трусы, при освобождении большого шмона не бывает. Смотри, когда завтра выйдешь на свободу, сразу не пропей на радостях.

— Да ты что, Дим Димыч, как можно! Я их на ливерную колбасу оставлю, я ливруху так люблю, — ответил Гена.

— Гена, если нажраться ливерной колбасы — лазурная мечта всей твоей жизни, а стоит эта мечта тридцать копеек за килограмм, то свою радость ты сможешь растянуть месяца на два, даже если будешь жрать по два килограмма в день, — сказал я. — Самое главное, слушай и запоминай. При выписке у тебя спросят, куда выписать направление. Скажи — в Одессу. Во-первых, отдохнешь, покупаешься в море, сезон только начинается. Не забудь со своим склерозом — Одесса. А то есть еще Нижний Одес в Коми, я там сидел, гиблые места. После побега из зоны три месяца блукал я по болотам, чуть с голоду не подох. Без сознания меня нашли геологи. Искали золото — нашли меня. Не угоди, Гена, туда. Я дам тебе адрес и направление в театр оперы и балета к Майе Плисецкой, она сейчас там на гастролях. Я, признаться, сам собирался к ней, да эта непредвиденная задержка в монастыре нарушила планы. Но еще не все потеряно. Скажешь ей, что ты от Дим Димыча. Мы с ней хорошо знакомы. Когда я работал в Москве в клинике Склифосовского, она часто у меня лечилась. Майя Плисецкая устроит тебя на работу.

— А что же я делать буду? — перебил меня Гена.

— Ну, хотя бы танец маленьких лебедей танцевать. Это не сложно, вот, смотри.