Записки рецидивиста

Мы тронулись в путь. За нами остались три вагончика с зеками других режимов. Из них слышны шум, крики женщин, мужиков, лают собаки. Овчарки рвутся с цепей и надрываются до хрипоты и рвоты.

Наконец мы отошли от вагончиков. Все стихло, только сзади до нас доносится еще лай собак. Подошли к зоне «десятке», открылись ворота, мы зашли. Первым делом нас повели во «вшивобойку». В бане заставили раздеться, начался шмон. Кружку не положено, миску не положено, ложку тоже, кроме деревянной. Посмотрели мои книги: «Наука академика Склифосовского», покрутили в руках и бросили на пол.

— Что, ученый? — спросил один надзиратель.

— Да. Изучаю в свободное время, чтобы не потерять профессиональный навык, — ответил я.

— Оно и видно. Вон живот какой отъел. Но тут у нас свои Менделеевы. Быстро тебя вылечим, избавим от живота. Отходи в сторону. Это сдай.

Другой надзиратель увидел у меня норковую шапку, сказал:

— Зачем она тебе? Все равно сгниет в каптерке за твой срок.

— Начальник, забери себе на память, — ответил я.

Он откинул шапку в сторону, а в это время я отложил свои книги в сторону. Шмон закончился. Мы помылись в бане и ждали приема у «хозяина». По одному стали «дергать». Зашел я в кабинет. За столом сидел начальник зоны подполковник Балашов, по бокам от стола — начальник режима Милакин и подполковник Калиничев. Он был в годах, седой весь, видимо, бывший фронтовик, причем контуженый. Почему я так подумал? Да у него голова время от времени сильно дергалась, как у жеребца. Я был в бушлате, уже переодетый в полосатое. Начальник посмотрел на меня, сказал:

— Вот и тракторист. Пойдешь на кирпичный завод трактористом. Идите.

Меня повели в малый БУР и посадили в восемнадцатую камеру. Всего в зоне три БУРа: большой, средний и малый. В камере я осмотрелся: стояло десять шконок и было три человека. Я поздоровался, положил сумку и познакомился с мужиками. У одного кликуха была Пятница, сам из Орла. Другого звали Санек, он только из карцера вернулся, был бледный и худой до ужаса. Про таких у нас говорят: «На кресте». Третьим в камере был одноглазый Татарин. Они с Саньком земляки, из Саранска оба.

Стали разговаривать. Татарин и Пятница сильно начальство ругали, особенно начальника отряда, которому дали кликуху Участковый. Про Пятницу я даже подумал сначала: а не провокатор ли он? Они, наверно, думают, что я первый раз на «особняке». Начну сейчас недовольство высказывать, а завтра меня вызовет Участковый, я и тому ебуков насую. И начнется у меня с ним знакомство через «трюм». Поэтому я спокойно-спокойно Пятнице сказал:

— Ты плохо отрядного знаешь, его правильно понять надо, и все путем будет. Короче, братва, чай у вас есть?

— Нету.

— Нате заваривайте, а это братва заварит, когда с работы придут, — сказал я.

Пятница все время не сводил с меня глаз, наблюдал за мной, а когда чифирнули, он засмеялся и сказал:

— Ох, Дим Димыч, ты «гнилой», однако. Ты, видно, не первый раз на особом.

— Да уж пришлось, однако. «Долину смерти» на Украине прошел.

— О, так я слышал про нее. Говорят, из нее убежать невозможно.

— Говорят-то говорят, а я сам в этом убедился. Попытался уйти в «эмиграцию», да «на вилы сел» (попался), за что целый год в «сучьей будке» (одиночной камере) под землей «сидя лакал». В общем, тяжелый путь прошел. Так, ребята, я после этапа, пойду немного «посижу на спине» (посплю), — сказал я, лег на нары и быстро уснул.

Проснулся вечером от шума, в камеру братва заходила после работы. Я со всеми поздоровался и познакомился. Вытащил из сидора чай, сказал:

— Заваривайте.

Потом достал сигареты и папиросы, всем разделил поровну. Глотнули чайку, закурили, бригадир Санек начал расспрашивать, кто я и откуда. Я рассказал свою историю, только рассказывал в обратной последовательности. Когда дошел до порта Ванино, где я еще пацаном на «спецу» сидел, тогда особого режима еще не было, то в углу камеры кто-то сильно рассмеялся, закричал:

— Димыч, ты ли это?

Я присмотрелся к человеку. Ба! Да это же Коля Людоед! Я тоже воскликнул:

— О, Людоед, вот так встреча! Сколько же мы с тобой, лет тридцать не виделись? Воистину в Библии сказано: «Пути Господни неисповедимы, оные пересекаются». Ну как жизнь?

— Да так, потихоньку, — ответил Людоед.

У Коли тогда было двадцать пять лет срока. Он еще с одним вором уходили в побег. Я им тогда помогал. Третьим с собой они взяли молодого парня фуфлыжника на мясо. Дело было зимой, уходили в тайгу. Их месяца через полтора взяли, а парня они успели съесть. Вот и получил Коля с тех пор погоняло Людоед.

— А за что сюда попал? — спросил я у Людоеда.