Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

В стране в то время свирепствовал голод, продукты выдавались по карточкам, но нам — семьям бывших революционеров — было значительно легче, чем остальным болшевцам, с детьми которых я учился. Запомнились понятия «закрытый распределитель» — магазин, в котором прикрепленным к нему «льготникам» выдавались продукты, «заборная книжка», в которой отмечалось, что, сколько и когда выдано. Это название в моем представлении происходило от слова «забор» (ограда), что вызывало у меня недоумение. Вместе с ребятами-соседями я ходил на станцию Болшево за хлебом, который нам с мамой полагался по карточкам в количестве два с четвертью фунта (900 граммов). В связи с тем, что мама работала на химически вредном производстве (артель «Химкраска»), ей полагался специальный дополнительный паек — поллитровая бутылка молока, которую она привозила домой для меня.

В школе за дополнительную плату, взимаемую с родителей (это называлось «самообложение»), нас первые два года подкармливали. Помню вкус каши, кажется пшенной или ячневой, сваренной с воблой. В школе было подсобное хозяйство. О том, что предполагается обед со свининой, задолго до того перешептывались мои соученики. Конечно, мои порции, а часто и приносимые с собой бутерброды доставались товарищам.

Период жизни в Болшеве для меня знаменателен тем, что в памяти он сохраняется уже не в виде отдельных картинок, а как слитный период времени, в течение которого во мне уже проявился интерес к жизни, стал формироваться характер, проявились пристрастия.

Особенно меня привлекало чтение. Одной из первых прочитанных мною «толстых» книг была «Книга чудес» — адаптированное для детей изложение Одиссеи и Илиады и других сказаний Древней Греции. Отсюда — особый интерес к истории. Книжки для детей — тоненькие, с картинками — меня перестали удовлетворять, и я стал залезать в книги, которые приносила из библиотеки мама.

Читал, понимая не все, Бальзака и Мопассана, зачитывался Жюлем Верном, Диккенсом, Майн Ридом и Вальтером Скоттом. Даже пробовал читать Виктора Гюго и Эмиля Золя, но показалось скучно. Очень увлекался я фантастикой (и до сих пор люблю этот жанр). Журналы «Вокруг света» и теперь уже забытый всеми несправедливо «Всемирный следопыт» печатали научно-фантастические повести и романы. В них действовали советские ученые, создававшие чудеса техники, способной проникать под воды океанов, в Арктику, в стратосферу. В этих исследованиях им препятствовали враги, как правило — германские и японские фашисты. В борьбе с ними советские люди неизменно побеждали, несмотря на засылаемых шпионов и диверсантов.

Мама всячески поощряла это мое увлечение. Объясняла непонятные мне термины и ситуации.

Особый след в памяти остался от знакомства с известным в те годы писателем, кажется, его фамилия была Васильев. Он жил неподалеку от нас в небольшом особнячке на участке бывшего барского парка, называвшемся Школьная площадка (рядом в двух приземистых одноэтажных деревянных зданиях располагалась школа, в которую я ходил). Однажды вечером он был у нас в гостях и читал свой рассказ, название которого я не помню. Однако под влиянием проникновенной манеры чтения и того внимания, с которым собравшиеся у нас соседи его слушали, я запомнил основное его содержание. Оно во многом повлияло на мое, лишь значительно позднее сложившееся мировоззрение. Речь шла об эпизоде Первой мировой войны.

На нейтральной полосе в разведывательном поиске встретились русский и немецкий солдаты. Верные присяге, они начали охоту друг за другом. В рассказе очень реалистично, по-видимому, описываются различные боевые ситуации, которые несут явную угрозу жизни каждому из них. В какой-то момент они вдруг осознают, что у них отсутствуют взаимные претензии и их смертельная вражда ничем не вызвана. Завершается эпизод тем, что они расходятся, пожав друг другу руки, уже не как враги, а как друзья — жертвы тех, кто послал их убивать друг друга.

1 декабря 1934 года был убит Киров. На следующий день после появления сообщения об этом в газетах Васильева арестовали. Вскоре в «Известиях» появилась заметка, сообщавшая о том, что раскрыта террористическая организация, причастная к убийству Кирова, члены группы осуждены к высшей мере наказания, а приговор приведен в исполнение. Далее следовал список осужденных, в том числе наш знакомый Васильев. Трудно передать, какое страшное впечатление это событие произвело на меня. Совсем недавно я был с мамой у него в особнячке, сидел рядом с ним, мое лицо еще ощущало прикосновение его колючей небритой щеки (он поцеловал меня при расставании), и вот — он, оказывается, расстрелян!

Я впервые не поверил тому, что сообщила центральная газета. Он ведь не ездил в Ленинград, где было совершено преступление, да и по своим взглядам и убеждениям он никак не мог оказаться террористом-убийцей!

Я впервые узнал, скорее, почувствовал существование какой-то страшной силы, которая вскоре сломает и мою судьбу.