Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

Картина была достойной внимания, если к тому же представить себе внешний вид наших военнопленных — изможденных доходяг в грязных, оборванных шинелях с оторванными хлястиками, котелками, болтавшимися за поясом, в пилотках, нахлобученных на уши, с надписями SU на спинах. Иногда кто-нибудь бросал из-за ограды банку овсянки. Начинавшаяся из-за нее драка была занятным зрелищем для скучающих англичан.

Некоторое время мне везло: я попал в постоянную бригаду, работавшую на аэродроме. Рыли капониры для самолетов и убежища — щели и блиндажи. Здесь нас постоянно подкармливали: во время обеда появлялась повозка, которой управлял усатый поляк. Его, в связи с выполняемой им миссией, прозвали Микоян. Он привозил бидон эрзац-кофе и хлеб.

Однако везение это продолжалось недолго. То ли работы уже все были закончены, то ли они выполнялись уже не военнопленными (в Торуни были также и «цивильные», как их называли, завезенные из России работники, в основном женщины. Мы видели их лишь издалека).

Упомяну, кстати, и об отношениях с нашими союзниками. Они всегда были приветливы по отношению к нам. Часто, когда представлялся случай, помогали, передавая съестное. Однако все передаваемое — остатки от обеда, все равно подлежавшие выбрасыванию. Они охотно торговали съестным в обмен на кустарные изделия наших инвалидов-умельцев. Французы и итальянцы проявляли больше сочувствия: когда встречались с ними на работах, они часто отдавали свои бутерброды, принесенные из лагеря. Из числа многих народов, представленных в лагерях, лишь только сербы готовы были делиться последним куском.

Читая и слушая сообщения о событиях в Югославии в последние годы, я не могу не вспоминать о сербах с великой благодарностью к ним.

Наступила зима, подморозило, и при земляных работах стало трудно пробивать смерзшийся верхний слой грунта. А земляных работ прибавилось: немцы стали готовить оборонительные сооружения вокруг города.

Наступил и новый, 1945 год. Утром 31 декабря нас обрадовали: выдали буханку не на 12, как раньше, а на 6 человек! Решив, что это своеобразное новогоднее поздравление, съели хлеб. Тогда и выяснилось: выдали сразу за два дня! Вот так Новый год!

Наступило время, когда опять с востока стали доноситься раскаты грома. Приближался фронт. Мы жили в тревоге и ожидании следующей эвакуации. За проволокой в лагере союзников постепенно пустело: англичан уже вывозили.

Неисповедимы пути Господни! Кто бы мог подумать, что в это время по другую сторону фронта вели наступление на Торунь и Быдгощь мои бывшие однополчане-кавалеристы! Я узнал об этом уже через много лет после войны, рассматривая карты боевого пути корпуса.

По дороге к Стиксу

И вот настал этот решающий день. Примерно в первой декаде января утром после раздачи хлеба нас согнали на площадь перед зданием кухни, несколько раз пересчитывали, после чего объявили: предстоит пеший переход. Всем, кто не может ходить, у кого больные ноги, перейти и построиться отдельно. По рядам прошел слух: немцы не оставят больных в лагере, отравят или расстреляют. Тем не менее многие, те, кто явно был не в состоянии ходить из-за ран или болезней, перешли в указанное место. Что стало с ними впоследствии, неизвестно. Мне показалось вполне реальным то, что могут сделать немцы с оставшимися в лагере. Они понимают, что когда эти люди попадут после освобождения к своим, то после подлечивания они станут в строй и, натерпевшись в плену унижений и оскорблений, мук голода и издевательств, превратятся в отчаянно смелых солдат. К тому же наши при подобных обстоятельствах поступали так же. Мне рассказывали старослужащие, побывавшие в рейдах в первые годы войны, что пленных, поскольку их невозможно было отправить в свой тыл, расстреливали.

Долго не мешкая, даже второпях, нас распределили по сотням (десять рядов по десять человек), каждую сотню окружили конвоирами и, подгоняя, повели в сторону от города по широкой, проходящей через редкий сосновый лесок дороге. Колонна растянулась километра на два, в ней, наверное, насчитывалось две-три тысячи человек. В конце колонны шли англичане, также в окружении конвоя. В отличие от нас, ничего не имевших при себе, кроме котелков и тощих вещмешков, они тащили на себе огромные рюкзаки.

Тяжелыми рюкзаками, обшитыми телячьими шкурами, были нагружены и наши конвоиры. Сначала они пытались заставить нас тащить эти рюкзаки, но из этого ничего не получилось: прошагав несколько десятков шагов с таким дополнительным грузом, навьюченный им пленный валился с ног. Вскоре немцы добыли где-то, скорее всего отобрали у поляков, запряженную лошадьми высокую фуру, куда сложили свои вещи и на которую иногда подсаживались отдохнуть.

Донеслись звуки стрельбы и бомбежки. Обернувшись, я увидел, что над оставленным нами лагерем кружатся советские самолеты-штурмовики, обстреливают его и бомбят. Нашли военный объект!