Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

Оставив Черемхово, она приехала в Москву, с надеждой устроиться здесь вместе с дочерью.

Некоторое время она снимала комнату для себя и дочери, затем ей удалось получить направление на работу в качестве учительницы физики в школе в городе Бронницы, где ей предоставили комнату в старом двухэтажном доме дореволюционной постройки с печным отоплением без всяких удобств.

Я часто посещал ее там, гостил у нее по нескольку дней. Когда женился, мы с женой нередко у нее бывали. Летом там было очень неплохо: рядом Москва-река, неподалеку хороший грибной лес.

Она на свою небольшую учительскую зарплату содержала дочь-студентку, арендуя ей в Москве комнату, для чего себе отказывала во всем. Даже зимой не топила печь, спала одетой в промороженном помещении.

Все эти трудные для нее годы наши с ней отношения были вполне родственными. В дальнейшем, когда Галина окончила институт и поступила на работу, она купила себе в жилищно-строительном кооперативе в Раменском (микрорайон города Жуковского) комнату.

Когда у меня родился сын, она приехала в Москву ко мне и закупила для него все необходимое — кроватку, одеяло, белье и прочее.

И вдруг, без всякой видимой причины, она решила порвать с моей семьей всякую связь. Только один раз, уже незадолго перед смертью (она умерла в 1998 году в возрасте 85 лет), она позвонила мне, спрашивала, что мне известно об Умнове, ее бывшем муже. Я сказал, что ничего не знаю, хотя его телефон мне был известен.

С Галиной, у которой дочь и четверо внуков, до самой ее смерти в 2008 году мы поддерживали хорошие отношения.

Вспоминая свою жизнь в Ростове в семье Файкиных, я почти уверен, что явные психические отклонения у Нюры проявились не без влияния ее матери Софьи Яковлевны.

К осени строительство моста через Куру было завершено.

На торжественное открытие моста прибыло все азербайджанское начальство, включая самого Мир-Джафара Багирова, приспешника и верного последователя Сталина. Я наблюдал эту церемонию, находясь в караульном наряде, стоя с винтовкой у здания склада неподалеку от моста.

После разборки временных сооружений, мастерских и складов батальон перебазировался в город, заняв несколько зданий из сырцового кирпича, в том числе и бывшую мечеть.

Мы иногда забирались на минарет, откуда можно было видеть всю панораму городка.

Началась подготовка к строительству дороги Сальяны — Нефте-Чала. Для участия в строительстве привезли отряд немецких военнопленных. На окраине города они сами построили лагерь.

Командир саперной роты лейтенант Щитинский, выделив меня «за образованность», перевел из сварщиков снова в писаря, поручив наблюдение и учет на складе горючесмазочных материалов, находившемся во дворе мечети. Для работы на складе приводили группу военнопленных немцев, возглавляемых немецким лейтенантом. Вот уж никогда не мог предположить, что могут так перемениться роли!

Сначала их приводил один из конвоиров, охранявших лагерь, получал у командира роты подпись на списке, удостоверяющую прибытие бригады, и уходил. Вечером он приходил за ними, пересчитывал и уводил обратно в лагерь. Весь день они оставались без конвоя.

Ни у комендатуры лагеря, ни у командования батальона не возникало опасений по поводу возможного бегства немецких военнопленных: добраться до родины через огромные пространства России и Закавказья было больше чем нереально. К тому же они уже знали о том, что через некоторое время будут отправлены по домам.

Узнав о том, что мне предстоит работать с немцами, я подумал, что не смогу относиться к ним нейтрально: еще очень живы были воспоминания о зверствах немецких конвоиров, особенно во время «марша смерти» из Торуня в феврале 1945 года. Однако при встрече я увидел простых людей, угнетенных своим бесправным положением, обреченных к принудительному неоплачиваемому труду. И не ощутил в себе враждебности к ним.

Более того, мне было интересно разговаривать с немцами, пополняя свой словарный запас. Меня понимали, хотя иногда возникали и курьезы. Так, однажды вместо vergessen (забыть) я произнес gefressen (жрать), что вызвало гомерический хохот, а я не сразу понял, чем он вызван.

Конечно, в лагере им было нелегко, имея в виду непривычные климат и природу (вокруг города — голая засушливая степь, по которой разгуливали змеи и фаланги, в бараках заводились скорпионы, а по ночам раздавались почти человеческие вопли шакалов). Но по сравнению с условиями нашего содержания в немецких лагерях, это был курорт! Кормили их лучше, чем нас, военнослужащих, — внутри лагеря оставалась в действии субординация, принятая в германской армии, начальником лагеря был немецкий полковник. У них был неплохой лазарет.

В то время как немцы работали, выполняя выданное мной им задание, я беседовал с лейтенантом, оказавшимся очень словоохотливым. Иногда он вдавался в длинные рассуждения на политические темы, невзирая на то что я не успевал понять его быструю речь и, если нужно, переспросить.