Записки русского экстремиста

Россию столкнули на чужой путь, а русский народ в некотором смысле идеологический: мы можем жить, лишь понимая, что жизнь наша идет к какой-то цели, имеет какой-то смысл. А перегнать кого-то таким смыслом жизни быть, конечно, не может. Когда Россия была поставлена в положение догоняющего, она тем самым признала отказ от поиска своего пути и себя признала «отстающей», а западные страны «передовыми», что автоматически из этого следует. Это была духовная капитуляция перед Западом, перед всей западной цивилизацией, потеря своей духовной независимости. И из этого потом вытекала — хотя, конечно, с задержкой в несколько десятилетий — потеря независимости экономической, независимого положения в мире, что мы пережили в последние десятилетия. В государственном, геополитическом и экономическом отношении то, что произошло в 30-е годы, предопределило ту катастрофу, которая происходила в годы 90-е.

11. РЕВОЛЮЦИЯ 90-Х ГОДОВ

Произошло явление, никем не предсказанное, — крах коммунистической власти, которая, казалось, стоит каменной стеной, — власти с колоссальной репрессивной системой, с монопольной идеологией, которая охватывала человека чуть ли не с рождения (она навязывалась ребенку с песнями, которые он учил в детском саду). Те взгляды, которые я излагал, естественно применить для объяснения этого переворота. Я думаю, переворот этот настолько драматический, что долго в истории, по крайней мере русской, он будет притягательным центром для любого мыслящего человека.

Прежде всего нужно откинуть аргумент внешнего влияния — представление о том, что этот переворот совершен какими-то внешними силами. Эта точка зрения очень простая и потому соблазнительная, но уводящая в сторону. Ее многие придерживаются благодаря ее простоте. Она сводится к тому, что переворот совершен какими-то агентами влияния, идеологическим воздействием со стороны Запада и т. д. Ввиду важности этого аргумента я посвятил ему специальную работу с названием «Была ли перестройка акцией ЦРУ?» (она напечатана в «Нашем современнике»). Там центральный аргумент заключается в том, что если считать, что какие-то внешние силы смогли произвести такой переворот в нашей стране, то спрашивается, почему же такие же силы, которыми располагал Советский Союз и которые были никак не меньше, а может быть, и больше западных, не произвели такого же переворота на Западе? Это действительно поразительно, потому что можно указать сейчас на громадные возможности влияния, которыми обладал Советский Союз на Западе: и агентами влияния, и идеологическим воздействием на интеллигенцию, которая в основном была левая, и т. д. Этот аргумент можно, детально разобрав, отбросить в сторону. Но тот взгляд, который я перед вами развивал, вполне согласуется с происшедшими событиями. Переворот, который произошел, в свете его не является таким загадочным. Этот взгляд заключался в том, что победившая у нас идеология социализма, коммунизма и в самой отточенной форме марксизма является идеологией элиты, властвующего слоя. Она, по существу, нечто обещает только ему и ничего не говорит другим, если отвлечься от чисто агитационных лозунгов.

Идеология заключается в том, что общество может быть построено по принципу машины. Для кого это действительно привлекательно, кроме машинистов, которые будут этой машиной управлять? С другой стороны, эта идеология дополнялась, поддерживалась более широкой концепцией того, что мир весь устроен как некая машина. И благодаря этому знающие устройство этой машины могут править миром. Это была психология почти полубогов, но имеющая некую оговорку, которая была связана с ее действием. Для того чтобы ее сделать действенной, люди, исповедующие ее, должны выступать не индивидуально, а слившись в некий новый «сверхорганизм» — в партию, отдав себя ей, пожертвовав ради нее своей индивидуальностью, воспринимая себя как мелкую клеточку в новом организме этой партии. Я цитировал чрезвычайно проникновенное изложение этих взглядов Пятаковым.

С этой точки зрения понятно, что эта идеология действительно могла и среди властвующего класса иметь успех, но только в критический момент, в момент опасности, когда стояла на карте жизнь и всего этого слоя, и всей системы, и каждого из них в отдельности. Тогда они были готовы идти на все эти жертвы. Но когда власть сделалась более устойчивой и стало казаться, что жизнь и сама будет дальше так катиться, то охота к жертвам как-то постепенно испарилась. На власть они были вполне согласны, а вот на жертвы ради власти становились все менее и менее готовыми.