Записки русского изгнанника

И он, и его сестра, как и он — столетняя грузинка, очень полюбили нас и всю нашу батарею. Он журил нас только за празднества во время поста, связанные с неожиданным прибытием гостей. Он был прав — это был пир Валтасара[106]. Спешившие в Тифлис запасные, тянувшиеся всю ночь с перевала, главным образом, туземцы, тушины и пшавы, оставались погреться подле разложенных для них костров; мы их подкармливали остатками из котла, так как свиней и поросят жалеть уже не приходилось. Музыка гремела почти всю ночь, костры пылали, и все принимало вид какого-то туземного праздника.

— Этак и умирать легко, — говорили горцы, прощаясь. — Спасибо вам за все!

Подходили и наши пополнения. Орудийного расчета комплектовать не приходилось: он был великолепен. Но с ним прибыло несколько прекрасных конных разведчиков: взводный унтер-офицер Хаджи-Мурза Дзаболов, которого мы сразу же назначили старшим в команду разведчиков, кавалерийский унтер-офицер Алавердов, тихонький и скромный на вид; бывший конный разведчик 22-го Сибирского стрелкового полка унтер офицер Кириленко, георгиевский кавалер, идеал русского солдата. Всегда исправный, всегда на сытой, вычищенной лошадке, без рисовки, готовый на любой подвиг, незаметный, но безукоризненный всегда и везде. Остальные пошли к зарядным ящикам и в парк. Бывшие пехотинцы были вооружены карабинами и кинжалами: в трудные минуты эти «чукчуры» или «килипучуры», как мы их прозвали, рассыпались впереди батареи или патрулировали ее фланги, заменяя прикрытие, рыли окопы и производили все вспомогательные работы.

Но вот настал назначенный день. Нас отправляли не на турецкий фронт, а на западную границу, куда — неизвестно. Но к посадке мы должны были прибыть на станцию Закаспийской ж.д., в Тифлис.

Батареи выстроились на церковной площади. После молебна батюшка обошел конный строй, кропя коней и всадников святой водою. Все население высыпало на площадь, теснясь между запряжками: многие плакали. Плакал и сам престарелый священник. Вот точное описание нашего выступления:

Помню я, как выступали мы в этот последний поход… Радостно трубы звучали, кони рвалися вперед. Вышел с крестом седовласый батюшка наш полковой, Благословил нас, заплакав, на подвиг наш боевой.

— Добрые люди, прощайте, — был командирский ответ.

— Со славою нас ожидайте — или возврата нам нет. От командирского слова дрогнули наши сердца, Музыка грянула снова и прокатилось «Ура!» Много годов пронеслося, многих в живых уже нет. Только буквально сбылося то, что пророчил ответ. Страха не зная, мы дрались, наш трепетал супостат…

Жертвой измены мы пали и не вернулись назад!

Во главе уходила наша батарея с командиром и конными разведчиками впереди. За ними трубачи на белых конях, далее, одно за другим, орудия с прислугой, за батареями — парки. Позади всех мчался только что приобретенный щегольской экипаж с неизменным Шеф-фером на козлах, в белых перчатках и щегольском кафтане. В нем, — закутанная вуалью и улыбаясь, словно не отдавая себе отчета в будущем, с верой во все лучшее, — верная подруга моей жизни, а рядом с ней — молоденькая Тася, сестра мм. Кузнецовой.

Вот и мост на Иоре, за Мухрованью… Копыта тысячи коней посылают ей наше последнее «прости»…

Шуми волнами, Иора! Красавица, прощай! Вернемся мы не скоро, Так нас не забывай…

Два дня в Тифлисе прошли под угаром. Улыбки, слезы, поцелуи, объятия… Один за другим грузятся и уходят пехотные эталоны… Раздирающие сцены…

Свистит поезд, старушка мать на фаэтоне увозит молодую даму, раскинувшуюся в полном обмороке… Кому было нужно все это?

Только что приехавший совершенно юный офицерик, князь Сосико Церетели (брат веселого Самсона), забился под койку, откуда его вытащили лишь в момент отъезда. «Не могу видеть, как плачет мама», — говорил бедняжка. Его мама, модель грузинской красавицы, вне себя от горя, спрашивала мою молодую жену, можно ли надеяться, что сберегут жизнь ее сына.

— Когда объявили войну, — говорила Але Фируза, — я увидала, что соседка-немка бросилась в церковь ставить свечку. Я за ней. Она поставила налево, за Кайзера, а я за нашу Россию…

Аля все время держалась бодро. Только когда трубач дал сигнал к отходу, она разразилась рыданиями у меня на груди.

Она оставалась среди друзей… Но… когда и где нам суждено было встретиться опять?

Часть вторая

Верным сынам России!

СКВОЗЬ ДЫМ И ПЛАМЯ

За Родину!

Закавказье уже спалено летними жарами, мы ползем с медленностью классического Bummelzug — «Осетинской молнии». Уже миновали Дербент, «Железные ворота», уже повернули на Ростов. Пожелтелые поля, повыжженные степи… Простились с вами, милые горы, ставшие мне родными — надолго, навсегда… Кто знает?