Записки русского изгнанника

Но по глазам этого не могло быть. Мне не раз приходилось угадывать девушку под мундиром вольноопределяющегося, как они ни старались замаскировать свой пол отчетливым отданием чести, курением, резкими звуками голоса, но по одному взгляду глаз, напоминавшему заискивающие взоры собаки, которая ласкается к своему хозяину, я сразу угадывал истину. Тут, во всяком случае, было нечто иное. Быть может, здесь играла роль наследственность или особенности воспитания, но это осталось тайной и для меня, и для моего адъютанта, бывшего инженера-технолога, прапорщика Холмогорова, и для ординарцев симпатичного гардемарина Панафидина, простодушного Володи, записавшегося к нам вольноопределяющимся, и даже для милого простака Вовы, сынишки директора екатеринодарского банка, приблудившегося к нам в одной из станиц. И ни тогда, ни впоследствии так и не удалось нам раскрыть тайну очарования, которое разливалось вокруг этого загадочного существа.

Свет и тени

Пехота продолжает наступать по железной дороге в направлении Двинская — Екатеринодар. Мы охватываем расположение противника с севера, занимая станицу за станицей. Сейчас мы уже подходим к Новотитаровской.

Наш игрушечный начальник конвоя, хорунжий К., вчера отпросился на фронт, там у него отец и пять братьев. А сегодня я уже встретил его на носилках, бледного, с простреленной ногой. За носилками рысила «Шутка», его крошечная лошадка.

— Ну, как ваша рана? Не опасна?

— Слава Богу, кость не тронута.

— Ну вот, поедете домой, отдохнете немного. Порадуете вашу маму!

На околице меня встречает есаул Скоробогач.

— Станица уже очищена. Я подыскал вам чудесную квартиру с прелестной хозяйкой. Эрдели остановился в богатом доме священника, но там целая драма: муж его дочери — командир красного батальона — попался к нам в лапы и его расстреляли. А ваша квартира немного в стороне, на другом краю площади.

Я со всем своим окружением вваливаюсь в ворота. Навстречу выбегает молоденькая миловидная девушка.

— Заезжайте прямо во двор, — распоряжается она. — Мама готовит вам обед, так я сама устрою всех вас. Если что понадобится, зовите меня, меня зовут Шурой!

С невероятной быстротой она распределяет всех по местам. Молодежь ликует… Только и слышно: «Шурочка здесь? Шурочка, сюда!» — «Ай да Шурочка — что за молодец!»

— Ах, вот что еще… — Шурочка конфузится и слегка краснеет. — До обеда еще осталось полчаса, так я вам натопила баню, вот здесь. Успеете помыться. А я пока раскину стол под этими деревьями.

За столом Шурочка повествует о всех пережитых приключениях. Чего только не приходилось пережить, скрывая от красных интеллигентов и казаков… Как помогали ей простые, добрые люди!

— Фома — кладбищенский сторож… Вы не представляете себе, сколько народу он спас! Как только здесь становилось опасно, я посылала к нему. И ведь у него огромная семья. Как только он перебивается с нею, я не могу понять… Святая, христианская душа!

После обеда я пошел к Эрдели. В большой, прилично смеблированной горнице за столом сидела красивая дама, печально слушая генерала, который что-то старался ей внушить. В стороне, с неподвижным выражением на лице, сидел старый священник, настоящий черноморский казак лицом и фигурой. Репин не мог бы пожелать лучшей модели для своих запорожцев, если б этому гиганту сбрить бороду и пустить за ухо оселедец. Но его застывшее лицо было отуманено горем, нависшим над всей семьею…

Когда я вернулся, навстречу выбежала Шурочка. Она отвела меня в сторону и потащила к своей маме.

— Могу я довериться вам? — спросила она, стараясь скрыть свое волнение.

— Говорите! Ведь я ваш гость, вы можете мне довериться вполне.

— У меня здесь раненый… Уже пять дней без перевязки… Он — красный офицер! Совсем молоденький…

Для меня раненый — уже не враг… Я сражаюсь с оружием в руках с вооруженным противником, я не щажу ни себя, ни других. Но лежачего не бьют, я не палач и не убийца! Пусть его судят другие.

— Я позову доктора.

Наш доктор всецело стал на мою точку зрения. Но в армии существует иной, неписаный закон… В ней расстреливают каждого, кто занимал командную должность и был взят с оружием в руках. Ранее обстановка не давала возможности щадить пленных. Мы сами были окружены со всех сторон. А теперь… теперь мы еще не раз столкнемся с этим проклятым вопросом.

Полчаса спустя Скоробогач принес мне записку. «Я слыхал, писал Эрдели, — что вы, как всегда, проводите ваши досуги в милой уютной компании… Я хотел бы просить разрешения Вашей милой хозяйки отдохнуть несколько минут за ее чайным столом».

Нелегко было мягкосердечному и гуманному Эрдели… Он был бы рад душой избавиться от своей роли неумолимого судьи. Мы сейчас же послали ему самое сердечное приглашение.

На другое утро я встретил милую Шурочку в слезах.

— Убили его… Его расстреляли, — говорила она, рыдая.

— Кого?

— Фому… Доброго сердечного Фому… За укрывательство! Он прятал раненых большевиков… У него осталась вдова и восьмеро детей!

Через два дня мы продолжали наступление. Уже в темноту вошли мы в станицу Старо-Мышастовскую, я занял первую попавшуюся пустую хату и пошел в штаб.