Записки русского изгнанника

Обратный путь был гораздо тяжелее. Не успели дойти до Дарьяла, мимо нас пролетел «дилижанс». Позади, развалившись, сидели пожилые мужчина и дама, впереди, на скамеечке — молоденькая девушка, ее хорошенькое личико было окутано белой вуалью. Мы невольно обменялись с ней взглядами. Смутное чувство заставило мое сердце биться… Кто они, куда они едут? Если бы…

Но мы шли вперед и вперед. Солнце поднялось высоко и начало жарить нас в голову. Каждую минуту мы останавливались, чтоб утолить жажду в кристальных струях бесчисленных ручейков, падавших с отвесных скал. То и дело ложился я на зеленую травку у подножия нависшего утеса, чтоб вздремнуть на две — три минуты. Но делать было нечего, надо было идти. В глубокую темноту добрались мы до нашего хутора. Я не чуял ног под собою. На следующий день мы сели в вагон и уже катились в направлении к Грозному, где, по рецепту Пастернацкого, я должен был вернуть себе силы. В те годы город еще только просыпался к кипучей деятельности, которая перед войной сделала его центром нефтяного района. Мы с трудом нашли «фаэтон», потащивший нас по грязным улицам. «Вот ихний дом — ат», — сказал возница, кивая на низенький белый дом с глухо закрытыми ставнями. В полной темноте, царившей на улицах, мы едва разглядели будку и стоявшего подле нее часового.

«Крепость Дагестанского полка?» — «Так точно!» — Мы позвонили. Дверь отворила тетя Женя со свечой в руках и в накинутом на плечи капоте.

— Ваничка!.. Мы слыхали, что ты где-то на Кавказе, пробираешься к нам. А ты знаешь, что Миша здесь? Он приехал уже с неделю. Я проведу тебя прямо к нему, наши все уже спят.

— Но ведь еще не так поздно?

— Но у нас так уж заведено во всем городе. Ставни на запоре во избежание грабежей, как только начинает смеркаться. А при лампах мы долго не сидим… Вот, направо первая дверь. — Она отворила.

В крошечной комнатенке на кровати сидел мой милый Мишуша. Он вскочил, поцеловал меня и сразу схватился за часы и стал прикладывать их к сердцу.

— Сердцебиение — я взволновался, услышав твой голос, — пояснил он. — Но уже успокаивается, сейчас пройдет…

Ох, уж эта любовь! Кому она только не портила здоровье!

Das is eine abde Geschaohte?

Doch bleit es wieder

Und wem es just passieret —

Dem bricht das Hers entzwei…[43]

В семье дяди мы пробыли недолго. Я был рад, видя, как она расцвела в благоприятных условиях жизни. Все члены ее посвежели, пополнели, и на их лицах отразилось какое-то внутреннее удовлетворение, которое замечается почти во всех, нашедших успокоение в глуши после треволнений столичной жизни. Дом казался полной чашей. В Питере экономили каждую копейку, и стол более смахивал на немецкий, в провинции всего было вдоволь, готовили на славу и не жалели продуктов.

После обеда дядя читал вслух, стараясь одновременно расширить кругозор жены и пробудить интерес в детях. Его любимым автором был Жюль Верн с его неистощимыми рассказами, такими фантастичными, но ставшими вскоре реальностью. Тетя Женя с Надей, дочерью Пелена, играли на «доди», как они с детства прозвали пианино. Утром тетя Женя с величайшей настойчивостью назуживала детей. Не зная, что делать, мы с Алексеем пошли за семь верст в чеченский аул Алды. Встретившийся по дороге чеченец — мальчик — радушно пригласил нас к себе. — Хорош, очень хорош, — приговаривал он, сажая нас на тахту. — Садысь, садысь, не вставай, — повторяли все шесть его братьев, знакомясь с нами.

— Теперь давай шашка, гостем будем, — говорил Мака Цакай, снимая с меня оружие. Алексей уцепился за свою обеими руками. — Давай шашка, такой закон, — повторял хозяин.

— Наш закон, не давай шашку, — протестовал Алексей, видимо, чувствуя себя как на иголках. Его оставили в покое.

— Как зовется это? — спросил я при виде огромного блюда, наполненного желтой кашей.

— По-вашему мамалык, по-нашему худар, — отвечал Мака Цакай. Он присоединился к гостям. После нас присоединились прочие. Они ели пальцами.

— Теперь хочь отдыхай на тахта, — он указал на полдюжины матрасов на полках по стенам кунацкой, — хочь гуляй, будем провожать.

Мы распрощались, хозяин проводил нас до пригорка, откуда виднелся Грозный.

— Ну, теперь сам знаешь дорогу, кунаком будешь.

Под палящими лучами солнца — было 47° по Реомюру — мы вернулись домой. Там все ставни были закрыты, но и в постель мы ложились, обливаясь потом.

— А как вы проводите время?

— Иногда катаемся в экипаже до Беликовой рощи, там прохладнее. Девочки ходят на бульвар, там иногда играет полковая музыка, сидят местные барышни. Жизни никакой тут нету…

С офицерами я не успел повстречаться, приходил один только адъютант. После его ухода мне вновь снилась Белгородская крепость.

Мишуша заметно скучал, он не переносил жары. Всегда немного скрытный, он и теперь «не развязывал со мной своего кошеля». Я прочитал две или три книжки: «Живописные уголки Кавказа» Каневского, «День в ауле» и др. и тоже стал строить планы на отъезд.