Записки санитара морга

Мне было года три с половиной, не больше. Шумным весенним днем, гуляя с матушкой во дворе приземистой «хрущевки», я нашел в траве птенца воробья. Совсем маленький, он лежал на спинке, немощно трепыхая крыльями и вытягивая тоненькие розовые лапки. Пернатых родителей поблизости не было. Да и гнезда мы не нашли, как ни старались. И решили попытаться спасти несчастного, забрав его домой. «Сейчас покормим его, а завтра отнесем к доктору», – сказала мама, когда я аккуратно нес птицу, задыхаясь от эмоций. Устроив птенца в почтовой фанерной коробке, устланной ватой, я бросился во двор, чтобы притащить ему одного из дождевых червяков, выбравшихся на асфальтные дорожки после обильного утреннего дождя. Вернувшись с добычей, пытался кормить пищащего птенца, поднося угощение к клюву и на все лады уговаривая его поесть. Но тот, несмотря на все мои старания, не обращал на еду никакого внимания. Я был в отчаянии, но сдаваться не собирался, требуя от родителей помощи. Тогда мама растолкла в молоке вареный яичный желток. Взяв умирающую птицу в руку, она поднесла к нему ложку с питательной смесью, тихонько ткнув птенца в нее клювом. Затаив дыхание, я ждал развязки, от волнения заливаясь пунцовым румянцем. Спустя несколько бесконечных секунд, полных детской жалости и надежды, пернатый чуть дернул головой и… запустил клюв в ложку! Приоткрывая клюв, он высовывал тонкий язычок, запуская его в ложку. Я ликовал! «Ура! Ура!! Мы спасли воробышка, ура!» – радостно лепетал я, глядя на то, как пустеет ложка. «Да, сынок, спасли», – соглашалась со мною мама, стараясь спрятать свою неуверенность. А когда полчаса спустя воробей кое-как поднялся на ноги, покачиваясь на слабых когтистых лапках, я был совершенно счастлив. До позднего вечера не отходил я от коробки, изредка осторожно гладя по голове нахохлившуюся птицу, забившуюся в угол коробки. «Потерпи до завтра! – уговаривал я его. – Завтра мы тебя с мамой к врачу отнесем. И будешь ты тогда совсем здоровым!» Когда пришла пора ложиться спать, родители с трудом оттащили меня от спасенного воробья. Погладив его по грязным лохматым перьям, я пожелал ему спокойной ночи, попрощавшись до утра и еще раз напомнив про врача.

Проснувшись ни свет ни заря, я вскочил с кровати и бросился в родительскую комнату, где на подоконнике стояла коробка с птенцом. Схватив свой любимый маленький стульчик, подтащил его к окну и, взобравшись на него, заглянул в коробку. Воробей лежал на боку, вытянув окоченевшие сомкнутые лапы. Птица была мертва.

В то утро родители проснулись от пронзительного детского крика. Мама говорит, что не могла успокоить меня несколько часов, пока я сам не уснул, совершенно вымотанный изнурительными рыданиями. Так я не плакал никогда в жизни, ни до, ни после этого дня. А проснувшись, несчастный и опухший, я снова принялся оплакивать птицу. Да так отчаянно, что родители даже решили дать мне валерьянки. Трехлетний Тёма Антонов окончательно справился со своим горем лишь неделю спустя. Но даже спустя многие месяцы мог пустить слезу, увидев на улице шумную воробьиную стаю, напомнившую о моем мертвеце, которого я так неистово оплакивал.

«Один мертвый воробей против сотен людских похорон», – мелькнуло у меня в голове перед тем, как я растворился в объятиях сна, тяжело пахнущего сердечными каплями. Поначалу передо мною была лишь черная молчаливая пустота. Но вдруг колыхнувшись, она стала наполняться проступающими очертаниями сновидения, ставшего продолжением истории с воробьем, случившейся в далеком детстве.

Фантасмагория этого сна началась с совершенно обыденной и реальной картины. Я подметал траурный зал, сгребая обрывки цветов, частички тополиного пуха и грязь с обуви родственников, накопившуюся после череды утренних выдач. Закончив уборку, одним движением задвинул кучку мусора в совок, опрокинув его в пластмассовое ведро, неприметно стоящее в дальнем углу зала. Закончив, открыл боковую дверь, ведущую в зал ожидания для родственников… И удивленно замер, не веря своим глаза.